А потом ей постепенно стало становиться хуже. На протяжении всего дня она медленно теряла силы, все меньше улыбаясь и все чаще уходя в себя. И к тому моменту, как на улице стемнело, в этой женщине уже трудно было узнать мою жизнерадостную супругу.
Глаза ее запали, а губы утратили краску и посинели. Практически перестав говорить, она все больше молчала, пока не начала просто тихонько хныкать в особо тяжелые моменты, никак не реагируя на то, что ей говорят. Вместе с тем как ночь опустилась на мир вокруг больницы, в палату начали все чаще заходить врачи и все чаще разные. В какой-то момент они пришли втроем что-то обсудили и попросили меня покинуть палату.
Я дал обещание, поэтому послушно вышел. Мой тесть, кстати, рассчитывал, что успеет приехать уже после того, как процесс закончится. Поэтому по прилету он первым делом заявился в нашу квартиру с букетом и подарками, а узнав, что все идет не совсем так, как должно, лично прибыл в больницу.
Бывалому журналисту ничего не стоило проникнуть на заветный третий этаж закрытой на ночь больницы. В травматологии он сказал, что из глазного отделения, а в глазном, что из травматологии, так он и добрался до заветной служебной лестницы. Поначалу он даже прятался от персонала, но поняв, что всех куда больше волнует судьба его дочери, он устроился на лавке и вскоре, под грузом накопившейся усталости сдался и уснул.
А я все продолжал, не находя себе места, метаться около заветной двери. Я слышал, как моя жена вскрикивает и что-то неразборчиво говорит. На нее кто-то ругался, кто-то третий шикал и на жену, и на того, кто на нее ругался. И вдруг, в какой-то случайный момент все стихло.
В тот момент я как раз проходил мимо двери и, испугавшись за любимую, попытался прислонить ухо к двери. Первым звуком, что я услышал оттуда, были тяжелые приближающиеся шаги. И я едва сумел отпрыгнуть от двери, когда она открывалась.
– А, ты уже тут как тут, на стреме! – улыбнулся мне крупный мужчина в синем хирургическом костюме.
– А где ж мне еще быть?
– Справедливо. – Мужчина устало оперся о дверной проем и потер переносицу двумя пальцами.
– Да не томите, вы! Что с ней? – взмолился я.
– Ой, забыл. Поздравляю, папаша! – спохватился он. – Как и обещали – дочка. Три семьсот, пятьдесят четыре сантиметра. Здорова и хороша собой.
У меня на секунду отлегло, но тут вдруг тревога вновь вернулась.
– А почему она не плачет?
– Ну, она, как бы, тоже целые сутки работала, чтобы на свет появиться. Устала очень, вон лежит спокойно на маме, ест.
– А супруга? Как она? – не мог уняться я.
– Не могу сказать, что все прошло без сучка и задоринки, но она в полном порядке. Сейчас с ребенком и мамой проделают необходимые манипуляции, и сможешь зайти поздороваться… Так, стоп, а это что такое? – сказал врач, удивленно смотря на тестя.
– Это папа роженицы. – Замялся я. – Он тут вообще уже давно лежит.
– Ну и бардак тут у нас. – Расстроенно покачал головой врач. – Чаем-то тебя успели напоить?
– Нет еще.
– Да тебе везет, однако! – раскатисто рассмеялся мужчина. – Ладно, ты там давай начинай всех обзванивать. Как закончим, я тебя приглашу. Можешь расслабиться, все в порядке!
Дверь за врачом закрылась, и я какое-то время просто смотрел на нее. Затем я улыбнулся и начал как умалишённый повторять последнюю фразу, сказанную врачом. Все в порядке. Все в порядке. Все в порядке.
Приговаривая это, я начал пятиться назад, покуда не споткнулся о лавку и со всего маха не осел на нее. Я смеялся и плакал одновременно. По ногам растекалась усталость, и в то же время я чувствовал такой всплеск душевной энергии, которого не испытывал никогда. Хотелось одновременно выпить, позвонить маме, лечь спать и пуститься в пляс. Словно бы сознание потеряло разумный вектор действия и палило изо всех доступных орудий куда попало.
В этот момент дверь открылась, и медсестра, молча поманила меня рукой. Тогда и тот я, что был объектом этого воспоминания, и тот я, что путешествовал в чертогах своего сознания, буквально влетели в родильный зал.
Там, посреди просторного кабинета, на специальном кресле лежала моя жена, накрытая теплым одеялом. Она выглядела изможденной. Сквозь ее побледневшую кожу проступили сосуды, а ее шея стала красной и со всех сторон была исцарапана в кровь. Видимо, ей было настолько плохо, что она впивалась своим роскошным маникюром в собственную плоть. Она слабо улыбнулась мне, и я заметил, что на уголках ее посиневших губ собрались сгустки высохшей пены.