Еще я очень любил книги. Даже сам написал несколько рассказов. Я всегда предпочитал фантастику и мечтал стать таким писателем, как Филип Дик. Долгое время я усердно работал над своими произведениями – редактировал их, продвигал как мог, но в итоге недавно я смирился с мыслью, что стал просто еще одним парнем из интернета без надежд и перспектив и просто сдался.
Да, прямо сейчас я печатаю текст, но я уже не могу творить. Словно стенографистка я могу лишь фиксировать. Я просто вытаскиваю по кусочкам информацию из поврежденного винчестера, и когда тот скудный запас закончится, я остановлюсь. Пальцы просто замрут над клавиатурой, и я буду неподвижно сидеть у ноутбука еще битых полчаса не в силах сообразить, что мне просто нечего больше тебе сказать.
–
Сейчас меня мучает похмелье. Накануне я набрал в магазине дешевого виски, дождался, пока жена с сыном уснут и крепко напился. Нет, я вовсе не хотел повеселиться и не был знатным домашним алкоголиком. Просто я рассчитывал, что смогу таким образом непрерывно проспать некое продолжительное время, но из этой и из задумки ничего не вышло. Уже очень скоро я проснулся с начинающимся жутким похмельем и в сопровождении невероятного чувства стыда, словно бы я совершил что-то непоправимое, хотя на самом деле я даже не покидал свою комнату.
Голова трещит, руки жутко ломит, а сердце словно бы пропускает каждый четвертый удар, отчего немного колет в груди. И на фоне всего этого я сразу вспоминаю своего отца. Неудивительно ведь он был алкоголиком и, скорее всего, часто испытывал подобное состояние.
Да, мой папа был весьма своеобразным человеком, и его участие в моем воспитании, вернее, его полное отсутствие, не могло не сказаться на мне и всей моей жизни.
Для полноты понимания я, пожалуй, расскажу тебе пару историй из моего детства. Не знаю зачем, наверно просто сейчас я как раз достиг той самой ранней стадии выхода из алкогольного опьянения, когда положено вспоминать былое.
Итак, начнем с более раннего эпизода. Дело было в девяносто шестом году, это я хорошо помню. Одним весенним деньком к нам в гости пришел отец. Тогда он с нами уже не жил, а только изредка приходил в гости. И в ту пору он иногда приходил откровенно пьяным, а иногда брал волю в кулак и являлся трезвым. В численном выражении это составляло где-то семь случаев к трем соответственно.
В тот день он пришел с легким амбре, но вполне трезвым и сообщил матери о том, что у него есть деньги и он намерен отвести меня в кафе. Ух, друг мой, это было знаковое событие, ведь именно об этом я мечтал долгие месяцы. Все дело в том, что в конце улицы, по которой я тогда жил открыли первое в городе детское кафе, где подавали разные «изысканные» сладости. И это было больше событие для всех местных детишек, ведь в ту пору мало того, что денег ни у кого не было, так и купить на них особо ничего было нельзя. В общем, сказать, что я был рад – ничего не сказать.
Правда, подвох я почувствовал почти сразу. Хотя бы потому, что мы пошли в другую сторону. Я отлично знал, где располагается кафе, потому что нередко просто проходил мимо него, заглядывая в витрину. Но я был всего лишь доверчивым ребенком, смолчал и покорно шел «не туда». И когда я, наконец, не выдержал и спросил отца, а куда же мы собственно идем? Тот спокойно ответил, что есть другое крутое кафе, намного лучше чем то, в которое я хотел пойти. И я более чем удовлетворился таким ответом. Как и любой ребенок, я слепо верил всему, что говорят мои родители. Я отлично знал, как выглядит то место, где я так хотел побывать, и раз отец говорит, что то место, куда мы идем еще лучше, значит, так оно и есть.
И воображение уже рисовало мне настоящий сахарный дворец, где даже столы были сделаны из чистейшего шоколада. Посему, когда я, наконец, увидел то самое «отличнейшее» кафе, то легкая обида затаилась где-то в душе. Я смотрел на лестницу с отбитой плиткой, обшарпанную табличку с облезшим логотипом, часы работы на которой надписали синим маркером, и честно искал, что же тут такого хорошего.
А внутри ведь было еще «лучше». Вокруг столов, покрытых «белыми» скатертями, пятна на которых, вероятно, были старше моего отца, стояли перекошенные деревянные стулья. Несмотря на то, что в помещении сильно пахло хлоркой, пол тут был очень грязным, а проходах между столами советская плитка потеряла свой цвет и местами потрескалась.
Когда мы с отцом подошли к прилавку, я заглянул в витрину, и где-то внутри меня умерло что-то прекрасное. При виде пирожков, завернутых в полиэтилен и намертво прилипших к нему, а также застоявшихся салатиков с желтым майонезом у меня заболел живот. Но папу, кажется, все устраивало, он поздоровался с продавщицей – необъятной женщиной в синем переднике, подбородок которой плавно переходил в грудь без каких-либо намеков на изгибы, а потом обратился ко мне: