Землянка Сахарова состояла всего из одной крохотной комнатушки, дневной свет в которую проникал через узкое оконце. У обшитых сосновым тесом стен стояли три топчана, покрытые серыми солдатскими одеялами, и складной столик с полевым телефоном. Здесь жили и работали офицеры дивизионной разведки: Сахаров и двое его помощников. Сейчас в землянке никого из помощников не было. Один уже неделю находился в госпитале после ранения, другой был в полку. Егоров и Сахаров присели на топчан у стола.
- Просто не знаю, чем объяснить, - бросив на стол планшет с картой, сказал начальник дивизионной разведки Сахаров. - Гитлеровцы стали какими-то нервными на нашем участке, по ночам без конца бросают осветительные ракеты, чуть заметят шевеление - сразу огонь из всех видов оружия. Раньше они были поспокойнее и поиски нам удавались, теперь же неудача за неудачей.
- Так и не знаешь, чем объяснить нервозность гитлеровцев? - с иронией спросил майор Егоров.
- Ну, предположительно я, конечно, могу назвать причину. Фашисты ждут нашего нового наступления, потому и нервничают, - поправился Сахаров.
- Если начальник дивизионной разведки употребляет такие слова, как «предположительно», значит, дела у него обстоят не совсем хорошо, - заметил Егоров. - Говоришь, гитлеровцы ждут наступления, нервничают? Верно. Но не в этом суть ваших неудач. Перестарались вы, друзья мои, сами приучили фашистов к бдительности. Почти каждую ночь твои или полковые разведчики идут в поиск, и гитлеровцы привыкли к этому, ждут их в полной готовности, знают: где-нибудь да появятся ночные гости. Поставь себя на их место: тоже, наверное, усилил бы бдительность. Надо бы дать фашистам успокоиться, прекратить пока поиски, да времени у нас с тобой нет. Приказано взять «языка» в самые ближайшие дни.
Егоров помолчал, закурил папиросу и задумчиво посмотрел на Сахарова:
- Когда мы были сегодня на участке роты лейтенанта Гуренко, у меня возникла мысль провести поиск в светлое время, днем или утром.
- Что вы, товарищ майор! - изумился Сахаров. - Ночью-то никак не удается подобраться к ним, а днем и подавно ничего не выйдет.
- Не спеши с выводами, капитан, - остановил его Егоров. - Всю обратную дорогу я обдумывал такую возможность. Вот послушай. Ночью гитлеровцы все на ногах и в полной готовности ждут наших разведчиков, а в первой половине дня они отдыхают в блиндажах, в окопах остаются лишь наблюдатели и дежурные у пулеметов. Так или не так?
- Да, так, - подтвердил Сахаров. - В первой половине дня у них действительно в окопах не густо, одни дежурные у пулеметов. Но от блиндажей, где отдыхают солдаты, всего несколько шагов до передовой траншеи, и по тревоге они через минуту будут на своих местах в окопах. Это раз…
- Погоди, - прервал его майор. - Значит, с момента подачи сигнала тревоги и до того, как гитлеровцы займут свои места в окопах, пройдет что-нибудь около минуты. Согласен?
- Согласен. Только что нам даст эта минута? Ведь пулеметчик будет на месте, сразу начнет стрелять. Днем разведчики будут перед ним как на ладони.
- Да, конечно, просто так к пулеметчику не подобраться. Надо его как-то отвлечь, пусть на короткое время, но отвлечь, - сказал Егоров, подвинул к себе лист бумаги и, набрасывая карандашом схему, продолжал развивать свою мысль: - Вот первая траншея фашистов. В этих кустах бузины у них пулемет. Здесь от наших позиций в «ничейную» полосу врезается небольшая осиновая роща. Кстати, мы сегодня там побывали, и гитлеровцы не заметили нас. Если взять эту рощу за исходный рубеж для поиска? Посмотрим, что встретится на пути нашим разведчикам. За осинником открытая местность, заминированный луг, посреди луга проволочные заграждения в четыре ряда кольев и, наконец, тот фашистский пулемет. От осинника до него метров сто двадцать - сто сорок. Сколько времени потребуется разведчикам, чтобы броском преодолеть это расстояние? Секунд двадцать пять - тридцать. Столько же обратно. Значит, в минуту с небольшим они уложатся.
- А пулеметчик? Не будет же он сидеть сложа руки, скосит разведчиков в упор на полдороге, - проговорил Сахаров.
- Есть у меня одна идея…
Продолжая чертить на бумаге схему поиска, Егоров рассказал о своем замысле.
- Пожалуй, может и получиться, - не очень уверенно проговорил Сахаров.
Они снова склонились над схемой. Потом майор Егоров тут же из землянки позвонил в штаб армии.
- Вершинин не возражает, - сказал он, переговорив по телефону. - Посоветовал еще раз все взвесить и доложить командиру дивизии.
…Вдвоем они пришли к генералу Саманину.
- Дерзко и смело, - резюмировал комдив, посмотрев схему поиска и пояснительную записку. - Однако… Поиск средь белого дня… Гм-м. Не слишком ли много риска?
Генерал вторично и еще внимательнее просмотрел предложенный офицерами план: задуман неплохо, построен на точном знании обстановки, с учетом психологии гитлеровского солдата. Но - риск, огромный риск!
Саманин отлично знал участок обороны своей дивизии, не раз бывал в той осиновой роще, помнил и зеленые кусты бузины, за которыми укрывается пулеметная точка противника, и почти зримо представил себе то, что там произойдет. Несколько наших разведчиков средь белого дня, во весь рост, по открытой местности, на глазах у гитлеровцев направятся к их окопам, прямо на фашистский пулемет… М-да… Ну, а если не все пойдет так, как задумано?… Тогда плохо, тогда разведчикам несдобровать и выручить их будет трудно. Так что же, опять попытаться ночью? Ночью, конечно, меньше риска. Но ведь пытались, сколько крови пролили - и все напрасно. А «язык» нужен, как воздух, сам командующий требует, значит, очень важно. Нет, все-таки днем… Такого еще не бывало. Так, может, в том-то и вся суть, что не бывало? Для гитлеровцев это будет полной неожиданностью, невиданной дерзостью…
- Добро! Приступайте к подготовке. Я отдам все нужные распоряжения, - заключил комдив. - Желаю успеха.
…Майор Егоров сосредоточенно рассматривал в бинокль лежавшую перед ним местность и еле заметную узкую полоску вражеской траншеи. Дощатый настил наблюдательной вышки, на котором он стоял, прогибался под ногами: кроме Егорова там еще и капитан Сахаров, и командир артиллерийского дивизиона, и телефонист со своими телефонными аппаратами. Они едва умещались, но с вышки очень хорошо был виден весь район предстоящего поиска и даже многое такое, чего с земли никак не увидишь.
Неподалеку от вышки в неглубоком свежевырытом окопчике сидят пятеро солдат-артиллеристов. Они молча покуривают самокрутки, поглядывают на свою сорокапятимиллиметровую пушку, которую ночью подтащили сюда на руках, поставили у самой кромки леса, тщательно замаскировав еловыми ветвями.
Подальше, на нейтральной полосе, между нашими и неприятельскими траншеями в небольшой осиновой рощице притаились разведчики. Они лежат под деревьями на еще не просохшей от утренней росы траве и не сводят глаз с низкорослых кустиков бузины, за которыми прячется фашистский пулеметчик. Зеленый луг со звездной россыпью белых ромашек отделяет разведчиков от вражеского пулемета. Всего сто тридцать метров. Однако этот зеленый и веселый луг с нежными полевыми цветами таит в себе страшную опасность, и не только потому, что каждый его метр заранее пристрелян вражеским пулеметчиком, но и потому, что усеян он не одними ромашками, а еще и смертоносными немецкими минами. Посередине луг перехвачен четырьмя рядами проволочных заграждений. Поржавелая стальная колючка густо оплетает деревянные колья, расставленные в шахматном порядке, очень ровно, с чисто немецкой аккуратностью.
Лежат разведчики в траве с автоматами в руках, набив карманы маскировочных комбинезонов гранатами, слушают последние указания своего командира старшего сержанта Ярового, а вокруг сияет яркий летний день, из хвойного леса доносится печальное посвистывание иволги, в осиннике заливается звонкой трелью серый зяблик, присевший на ветку по соседству с разведчиками.
Не замечают разведчики красоты сияющего дня, не слышат многоголосого пения лесных птиц. Не до того им сейчас. До начала поиска осталось несколько минут, предстоит жестокая и беспощадная схватка с врагом. Вполне может случиться, что кто-то из них уже никогда больше не увидит леса, не услышит пения птиц, не встретится с матерью, с любимой девушкой. Понимают разведчики: может такое случиться, но стараются не думать об опасности.