Парень горько усмехнулся. Да, а он-то думал, что беспорядок у него всегда от количества барахла, а выходило, что нет. Большую часть вещей они с мамой на каникулах отвезли в их новый дом, небольшой коттедж в паре километров от города, куда они собирались окончательно переехать в июне, когда Ритка сдаст ЕГЭ. Предстоящий переезд не тяготил парня, он даже был рад этому. Мама наконец-то разводилась с несносным отцом-тираном, с которым почему-то не разводилась раньше, хотя отношения между родителями были с самого Саниного детства отвратительными, да и с родными детьми отец никогда не старался быть любимым и любящим папой, поэтому избавление от его общества не могло не радовать.
Правда, ради удобства пришлось допустить в жизни еще одну перемену – после окончания года Саня с мамой планировали забрать документы из школы и перевестись в другую, потому что их новый дом был в другой стороне от Питера. Смена школы, даже перед самой сдачей ОГЭ, тоже не сильно расстраивали парня. Друзей у него в этой школе никогда особо не было – он всегда был одинок, учителя все до единого, кроме исторички, были противны ему, и отношения у него с ними были не ахти какие. Так что в этой школе его ничего не держало. Ну, почти ничего. И вот это “почти” уже год с лишним играло роль ржавого гвоздя с тупым концом, что попал в его сердце и прочно застрял, истязая непрекращающейся ноющей мучительной болью. Впрочем, гвоздь этот не был ржавым, отнюдь, он был новенький и блестящий, да и конец имел вполне острый, а имя у этого гвоздя было не длинное и простое: Лида Литвина.
По иронии судьбы, Саня и Лида, живя возле соседствующих станций метро и учась в одной школе где-то между этими станциями, не были знакомы друг с другом до тех пор, пока их не познакомила посредством контакта их общая знакомая Галя Николина. Началась переписка, во время которой выяснились все подробности, и Лида тогда с несколькими смеющимися смайликами написала: “Вот что значит школа – дальше своего класса ни с кем не знаком”. Поначалу все было очень даже хорошо, в эпистолярном жанре по крайней мере. А впрочем, в жизни тоже было неплохо – обычные приятельские отношения для обоих, до определенного момента, пока они такими виделись действительно обоим...
Тьфу ты, блин, подумал с досадой Саня, и так всю дорогу о ней думал, и тут, лежа на своей кровати и почти засыпая, опять о ней думает! Парню вдруг захотелось музыки, поэтому он достал из кармана свой уже старенький смартфон с разбитым экраном, подключил наушники и включил последний трек, что он добавлял себе в аудиозаписи – песню, которую ему скидывала Галка, каких-то английских рокеров. Эту группу он не знал, он в западном роке вообще плохо разбирался, потому что предпочитал отечественный, и слов и названия песни не особо понимал ибо с английским у него всегда было плохо – что-то там про политику вроде в названии. А, похер, главное, что песня реально берет за душу.
“Open the skies over me
I am waiting patiently
I’ll wait for a sign
As conspiracies unwind
Will you slam shut or free your mind
Or stay hypnotized
When the zetas fill the skies
Will our leaders tell us why
Fully loaded satellites
Trigger nothing but our minds
But I’m waiting patiently
I’ll wait for a sign”
Вот и опять она его схватила за нутро, но тяжелых мыслей о Лиде все равно не вытеснила. Она! Все время она! Уже всю душу измытарила ему, вернее, он весь себя измучил постоянными мыслями о ней. Саня часто задумывался с какой-то злостью: вот что он нашел в ней, что в этой Литвиной такого, чтобы о ней постоянно думать?! Красива? Да не особо. Смуглая, как цыганка, лицо в прыщах, рот великоват, волосы всегда растрепаны. Тело, хорошо сложена? Скорее нет чем да. Мелкая, не толстая и не худая, “90-60-90″ это точно не про нее, ну в полном смысле этого понятия не про нее. Умна, образована? Опять нет. Не, глупой ее точно не назовешь, и учится она нормально вроде, твердая хорошистка, но на какую-нибудь Софью Ковалевскую, портрет которой висит в кабинете математики, или Марию Кюри, которая радиацию изучала (хоть что-то, что он из физики запомнил!) она не тянет. Что еще? Как-то приятна в общении, блещет книжной речью? Да ни разу! В переписке все какими-то сокращениями, которые впрочем все используют, и матерится чуть ли не больше его самого. Голос приятный? Да самый обыкновенный голос, даже несколько завышенный (как музыкант, Саня остро чувствовал особенности голосов). Да самая обыкновенная деваха, именно деваха – грубая и даже выпендрежная, причем Сане все время упорно казалось, что вся эта ее грубость и мат – всего лишь чистой воды выпендреж, маска, и не более того.
Нет, особенность у нее была, это надо было признать – далеко не каждая девчонка ее возраста гоняет в столь взрослой компании на выезда в дальние города. Хотя и тут можно было придраться – фаны все же имели в себе и своем облике достаточно противоречий и изъянов, которые были видны со стороны. Короче, Лида с виду не стоила всех этих переживаний. Но что-то же в ней упорно держало его в плену и не давало покоя! Может быть ее широкая белозубая улыбка или диковатый, даже безумный взгляд темно-карих глаз, от которого становилось не по себе?
У Сани до сих пор в памяти стояла картина из чемпионского сезона, предпоследнего матча серии с ЦСКА в Ледовом, когда он сидел рядом с фанкой и увидел ее с молитвенно сложенными, крепко сжатыми руками, с какой-то бледностью этого смуглого лица, этими растрепанными, вольно лежащими на плечах и спине темно-каштановыми волосами, с чуть приоткрытым этим большим ртом и этим безумным горящим взглядом – в ту минуту счет был на табло равный, играли овертайм, а от исхода матча зависело все – либо СКА проигрывает все, вылетает из розыгрыша и вот так почти бесславно заканчивает начавшуюся в последний момент погоню и вообще весь сезон, либо же выигрывает, сравнивает счет в серии и едет в Москву на уже точно последний, седьмой матч, победитель которого выходит в финал. Тогда, вися на волоске над самой пропастью, армейцы сумели спастись – с подачи Каблукова забил роскошный гол Торесен, и этот гол врезался в память абсолютно всем очевидцам и тем, кто вообще хоть раз его видел в записи. Сане та историческая минута отчетливо запомнилась, он даже мечтал когда-нибудь нарисовать картину по мотивам своих ярких воспоминаний и, словно женщина в капюшоне на знаменитой картине Брюлова про Помпеи, яркое место в этой экспозиции занимала она, Лида.
Была и другая картина с ней, которая жила в памяти мальчишки – чемпионский парад СКА после неудачного финала чемпионата мира. Тогда, на этом параде, когда вслед за автобусом с игроками, которые с этого автобуса приветливо махали руками собравшимся на Дворцовой людям и по очереди показывали долгожданный Кубок Гагарина, шагали болельщики, а в их числе и фаны, все забыли о том злосчастном проигранном вдребезги матче с канадцами, потому что вместе с классическим питерским дождем всех накрывали те радость и счастье, которое все испытали в тот исторический вечер, когда этот долгожданный Кубок выиграли. И вот, среди этой красно-синей толпы, на фоне этого мрачноватого пасмурного серого неба снова она, Лида, со своими растрепанными, мокрыми от дождя волосами, безумным горящим, только теперь полным счастья взглядом, широкой белозубой улыбкой, сердечным смехом и радостными криками своим высоковатым голосом, смуглым, но уже не бледным лицом, а румяным, влажным – не то от дождя, не то еще и от счастливых слез...
С ней дружили многие, а вот он ее, с тех пор как он начал пытаться вот так ухаживать за ней, не устраивал. “Какой же ты еще ребенок!”. Вот почему, почему ребенок?! Да, он ее младше, но так всего на три месяца, и не его вина, что его отдали в школу на год позднее! Интересно, что тебе надо, чтобы не быть ребенком? Чтобы тебя матом покрывали, или же чтоб вот так сходу взять и в какой-нибудь пустой класс затащить и на парте, так что ли?! Ну раз ты такая требовательная, так катись к своим фанам, у которых хамство и мат – постоянный образ поведения! А может, оно и к лучшему, что он школу меняет – перестанет ее видеть, может и думать перестанет о ней, с глаз долой-из сердца вон! Хотя.. он уже не раз пробовал не думать о ней, даже когда не видел ее, но все было тщетно.