Николин усмехнулся, однако паспорт взял и открыл на основной странице. Посмотрел, нашел графу “дата рождения”: 25 марта 1988 года, и путем нехитрого подсчета в уме в очередной раз за день убедился в том, что сегодня ему исполнилось двадцать восемь лет. Уже двадцать восемь. Еще вроде не старый, как раз наоборот, молодой, самый расцвет сил, но возраст уже в принципе солидный. Мальчишкой точно никто не назовет.
Вернув на полку документ, Константин повернулся к большому напольному зеркалу, стоявшему рядом, в углу комнаты. Николин взялся за его края руками, опираясь таким образом на зеркало, и вгляделся в него. С гладкой и идеально чистой поверхности на него пристально смотрел темно-серыми и какими-то усталыми, светящимися интеллектом глазами молодой человек с мужественными и красивыми чертами лица, едва заметной ямочкой на широком гладко выбритом подбородке, прямым носом с аккуратно округленным кончиком, высоким и широким, чуть скошенным лбом и складкой между чуть нахмуренных в данный момент бровей. Неожиданно серьезность с этого сурового волевого лица сняло как рукой, в глазах мелькнули озорные искры иронии, рука взъерошила на затылке темно-каштановые густые волосы, а аккуратные розовые губы сложились с усмешку.
“Ну, что же, дорогой Константин Максимович, – подумал Николин, мысленно обращаясь не то к своему отражению, не то к самому себе, – вот с сегодняшнего дня вам официально двадцать восемь лет. Ха, а выглядите на все тридцать пять! Стареете, однако, господин Николин”.
Он часто мог так общаться с самим собой, как с другим человеком, мысленно конечно. Это как-то помогало ему о чем-то рассуждать, да и веселило. К себе он всегда обращался по имени-отчеству, но делал это не из-за самовлюбленности и безмерного уважения к своей персоне, как могло показаться на первый взгляд, а чисто в качестве шутки и самоиронии, пародируя высокопарный тон классической литературы, которую он прекрасно знал и уважал. По имени-отчеству, по крайней мере здесь, дома, называл его только он сам, а в черте своей родной квартиры он был для всех просто Костей, добрым, веселым и обаятельным Костей.
Неожиданно в зеркале мелькнули чья-то фигура и темно-русые длинные распущенные волосы, а за спиной Кости раздался сдержанный звон тарелок. Он обернулся и увидел свою младшую сестру Галю, суетливо сервирующую накрытый светло-голубой праздничной скатертью большой стеклянный стол, раскладывая по местам тарелки и столовые приборы. Она, казалось, и не замечала, что брат за ней наблюдает, что было объяснимо ярко-голубым ободком на шее и двумя такими же ярко-голубыми половинками дуги с проводками – Галя была в наушниках, причем в самых удобных – беспроводных. Костя улыбнулся – этот блютуз-гарнитур он сам подарил ей на последний новый год, и вот с тех пор сестра постоянно с ним ходила и едва ли не спала в нем.
Расставив посуду, Галя во мгновение ока метнулась обратно на кухню, откуда уже через несколько секунд вновь появилась в гостиной с большим белым салатником, наполненным до краев. Ее движения были быстры, порывисты и даже нервны, кто-то говорил о таком “летает на метле”. Брат знал и понимал причину подобного волнения Гали, а увиденная картина, когда она резким движением вынула из кармана джинсовых шорт свой мобильник, нашла что-то путем комбинации нажатий, а после этого вздохнула и как-то сникла, лишь подтвердила его догадку, и он решил разрядить обстановку.
- Ну что, хозяйка, все к нашему празднику готово? – с улыбкой спросил он нарочито громко.
Сестра его услышала, повернулась к нему лицом, вытащила и замкнула наушники и улыбнулась:
- А то как же! И это твой праздник, между прочим, братик! У меня день рождения, если ты помнишь, в октябре.
- Ну как я могу это забыть, это просто невозможно, – рассмеялся он и вновь повернулся к зеркалу. – Послушай, сестренка, а тебе не кажется, что я выгляжу значительно старше своего возраста?
- С каких это пор тебя это стало так волновать? – поддержав его шутливый тон, спросила Галя.
- Ну, как же, я ведь актер, внешность для моей профессии важна.
- Внешность, может быть, и важна, – уже серьезным тоном ответила девушка, – но душа и сердце важнее. Не ты ли говорил мне еще пару лет назад, что душа – это истинное лицо человека, а его внешность – не более чем оболочка, через которую можно увидеть лишь какую-то часть истинного облика, и то не всегда? И в твоем деле точно так же – внешний вид имеет свое значение, но ведь какие-то дефекты можно поправить с помощью гримеров и костюмеров, а вот сыграть за тебя и при этом вложить свою душу и чувства не сможет никто, кроме тебя. Если ты не вложишь все лучшие черты своей души в свою игру, то ничего хорошего из этого не выйдет.
После этой речи Галя вновь улыбнулась и подошла к Косте.
- Но ты об этом можешь не беспокоиться! Ведь у тебя есть все! – обняла она его за плечи и тоже уставилась в зеркало. – Я с детства всем в школе говорила и говорю, что у меня самый красивый, добрый и вообще лучший на свете брат. А ведь ты знаешь, я на эти темы никогда не вру!
- Точно не врешь? – улыбнулся Костя.
- Клянусь своей треуголкой! – ответила Галя фразой барона Мюнхгаузена, про которого они когда-то вместе в далеком безмятежном детстве смотрели мультик.
Костя рассмеялся и нежно обнял сестру.
- Спасибо тебе, Галь. Я бы ничего не смог добиться, если бы у меня тебя не было...
- Ой, да ладно тебе! – смущенно проговорила Галя, взаимно обнимая брата. – Ничего я такого не делала, ты всего добился сам, потому что ты талантливый и вообще самый лучший! Это я ничего бы не умела, если бы не ты!
- А я думал, тебя всяким женским занятиям тетя Оля научила, – чуть отстранился он от Гали и, продолжая улыбаться, взглянул ей в глаза. Ее темно-серые, такие же как у него, только с каким-то своим узором, глаза излучали тепло и благодушие.
- Учить-то она научила, но вот заниматься этим и при этом с удовольствием я стала лишь благодаря тебе.
- Как там наши-то сыграли? – спросил он вдруг, вспомнив мгновение, когда сестра посмотрела что-то в телефоне.
- Проиграли. Опять. В третьем овертайме, – Галины глаза тут же как-то потухли и словно потемнели.
- Теперь, выходит, 3:0 в серии? – спросил тоже со вздохом Костя.
- Угу, – буркнула Галка.
- Ковальчук хоть играл?
Галя только тяжело вздохнула и покачала головой.
- Теперь его точно не вернут в состав, – с горечью поведала она, опустив глаза. – А если и вернут, то все равно не поможет, а проиграем – все на него только свалят...
Костя с сочувствием смотрел на сестру – кто как не он понимал, как много для сестренки значит хоккей, ее любимая команда – питерский СКА – и ее результаты, и насколько близко к сердцу она воспринимает все, что связано с ее любимым игроком – теперь уже бывшим капитаном СКА Ильей Ковальчуком, которого за что-то отстранили от матчей play-off и лишили звания капитана, и теперь он наблюдал за матчами своей команды из закрытой ложи, будучи не в силах ей помочь в серии с московским ЦСКА, который с каждой игрой неумолимо толкал питерцев, действующих обладателей Кубка Гагарина, к пропасти вылета из борьбы...
- Неужели все так плохо? Ну ведь в том году тоже 3:0 горели от этого ЦСКА – выкарабкались и Кубок потом взяли! Не узнаю мою сестрицу, которая верит до последнего в команду!
- В том году все по-другому было, к сожалению, – вновь горько вздохнула сестра. – Был у нас Вячеслав Аркадьевич, были Темка с Патрикеем и легами, был хороший кэп...
- Эй, не вешать нос, гардемаринша! – понимая, что Галя тонет в сплине, Костя предпринял попытку ее из этого состояния вытащить, вновь сменив тон на бодрый и лихо подмигнув. – Еще одна игра у нас есть. А если и нет, ну, значит не судьба. Нефига Кови было выводить.