Ну, а теперь мне надо идти, не то мистер Макграт станет меня звать, а голос у него — как труба.
И потом — все равно, сколько бы я здесь ни просидела, у меня только и будет разговору что о Турлоке — мне кажется, он именно тот человек, который мне нужен.
Ну, что я вам говорила? Ох, и голосище же у мистера Макграта! Даже здесь, на берегу, слышно.
Мне надо идти.
Майкл-второйФорменные дикари, от каменного века ушли на какой-нибудь шаг, ну два.
Вы только подумайте. В чем я повинен? Я же делаю честь своим деревенским. Всю жизнь стараюсь развивать своих односельчан, учу их понимать возвышенное, а эта история — она ли не свидетельство полного моего краха? Собственно, не моего, а их, потому что теперь ясно: они, в сущности, так ничего и не усвоили.
Судите сами. Дело обстоит так. Я жил в большом городе. Меня высоко ценили люди культурные.
Правда, попадались среди них и злопыхатели, но, коль скоро ты решил вынести свой товар на рыночную площадь, будь готов к тому, что невежды станут закидывать тебя отбросами.
И тут я решаю вернуться домой. Я все-таки льстил себя надеждой, что встретят меня хорошо, не обязательно с флагами и плакатами или же с местным оркестром — волынки и барабаны, — но, во всяком случае, устроят достойную встречу; как ни говори, ведь я привлек внимание публики к их захудалой деревеньке. Я же своими глазами видел: когда кто-нибудь из их молодых людей становится священником и после рукоположения приезжает домой, в его честь на холмах зажигают праздничные костры.
Хм, священник найдется всегда, а чтобы появился такой человек, как я, сколько должно смениться поколений. Да такого, как я, в этой деревушке теперь сотни лет не дождутся, а может, и вовсе никогда, если они и дальше будут коснеть в невежестве. Разве не так? Нет, это вовсе не самовосхваление. Последний такой был у них сто с лишним лет назад — так он имени своего не умел написать, просто рассказывал по-ирландски всякие предания. Вы меня поняли?
Так вот, приезжаю домой. Не стану скрывать, было у меня чувство некоторого удовлетворения: ну, что, мол, — убедились теперь? Ведь я понимал, они думали — я просто лентяй, только и знаю, что подставлять пузо солнышку и ворон считать. Где им было понять, что когда я вроде бы отлынивал от работы, я как раз с головой был погружен в работу, что в мозгу моем роятся мысли, которыми я когда-нибудь заполню целые стопы белой бумаги, и все они будут справедливо этим гордиться?
Как вы уже знаете, была ярмарка, на лужайке толклись люди и скот, я вышел из машины и когда услыхал: "Вот он! Вот он!»— решил, что меня сейчас будут чествовать, но тут вдруг раздаются злобные вопли, все начинают размахивать палками и выкрикивают такие словечки, какие увидишь разве что на стенах общественной уборной где-нибудь в городе.
Никогда прежде мои деревенские до такого не опускались.
Я ушам своим не верю! Продираюсь к дому под дикий галдеж и град ругательств — кто не знал, в чем дело, мог подумать, что это овация, — и что же я вижу: наш дом, можно сказать, осажден.
Кухня забита народом. Из всех деревенских моя мать единственная сохранила соображение. Поздоровалась со мной, расцеловала, и так у меня стало хорошо на душе. Она-то все поняла! Но вот остальные...
Я даже не мог толком разобрать, из-за чего весь крик.
Видимо, этот кретин Кёлан Маэни успел разнести по всей деревне самые гнусные небылицы о моей пьесе. Да и другие постарались. Я ушам своим не поверил. Подумать, я толкнул Сару Мэлони на самоубийство! По моей милости Джули тоже вот-вот наложит на себя руки. Турлок О'Коннор собирается застрелить меня или подорвать динамитом.
И я им сказал: «Какие же вы тупицы! Неужели вы думаете, среди вас найдется хоть один человек, настолько яркий, чтобы вставить его в пьесу? Да таких нудных людишек, как вы, свет не видел. Вздумай я вставить кого-нибудь из вас в пьесу, это зрители наложили бы на себя руки — не вынесли бы такой тощищи».
Это меня и точит: как могли они хоть на секунду усомниться в том, что действующие лица в моей пьесе — порождение моего блестящего ума, плод моей фантазии? Как посмели хотя бы подумать, что я вставлю в пьесу таких ничтожных людишек, как они?
Нет, это единственная деревня, которую я знаю по-настоящему. Допускаю, какое-то сходство, возможно, и есть — там-сям, но ведь совпадения эти — чисто случайные, просто из-за того, что я подношу к жизни пресловутое зеркало.
Нет, действующие лица в моей пьесе вовсе не жители Билнехауэна. Да они к здешним типам никакого отношения не имеют. Они же полностью сотворены мною, взяты из головы. Я глубоко уязвлен: как могли они хоть на секунду подумать, будто мне недостает воображения и я вынужден что-то заимствовать у них, этих скудоумных людишек.