Ладно, неважно. Вы не слышали, как он другие свои сочинения читает — они там наверху, в сундуке спрятаны. Расхаживает, бывало, по кухне, такой серьезный, и читает их мне, матери своей родной, и пусть я даже чего и не пойму, все равно, сердце у меня так и лопается от гордости, и уж плачу я, целые ведра слез наплачу. А ему это по душе, что я плачу. «Я тебя, мам, растрогал, — кричит. — А когда-нибудь весь мир растрогаю!»
Так неужто такому человеку этой нашей дребеденью себя утруждать? Знаю, осуждали его. Что ж они думали — он носом в навозную жижу уткнется на поле, когда у него глаза к звездам обращены? Они думают — все такие должны быть, как они сами. А уж не черная ли это зависть кой в ком говорит, прости им господь, они же еле подпись свою нацарапать могут на карточке, когда пособие получают.
Пьесу я не смотрела. Да на что мне ее смотреть-то? Он же мне ее всю прочитал тут, дома! Нет, по-моему, там про взаправдашних людей ничего нету. Про соседей? Да нет же, там не живые люди, а выдуманные — ну, как в книжках. А мне почем знать — с чего они все взяли, будто это он их в пьесе вывел? Слушайте, да кто они такие, чтобы мой сын их в свое сочинение вставил? Ой, что вы, да я бы и близко не подошла. Застеснялась бы. Что мне в большом городе делать, когда я там не знаю ничего. Да я бы там была будто рыба, из воды вытащенная. От переживаний померла бы. А мой Майкл, он себя держать умеет. Не язык у него — чистое серебро, скажете, нет? Ворон и тех заворожит. Эх, послушали бы они его в тот вечер, когда эта драка вышла, глядишь — никакой бы и драки не было.
А все из-за этих с островов Аран, точно вам говорю, съехались тогда на ярмарку, а что с Сарой стряслось — так то просто несчастный случай.
Ну, правда, он их в пьесе окрестил «бараны с Арана» и такое дал объяснение, что тысячу лет назад бараны в тех местах были обращены в людей, да так оно и осталось. Но ведь это шутка! Им бы и посмеяться шутке. И потом, с чего они взяли, что это он про них? Больно нужно ему с ними возиться — мужичье они неотесанное, болотные жители, да они сроду пьесы не видели, а и увидели бы, так и не догадались, что пьесу смотрят.
Нет, никого я нарочно кипятком не обваривала. Когда все это началось, я была на кухне — снимаю с крюка чайник, хочу чайку попить, а тут оно как раз и начнись. Вот как он, чайник-то, у меня в руках очутился. Да я мухи не обижу. И потом — у меня свое достоинство есть. А чайник, он сам у меня вывернулся из рук.
Ой, как жаль, что вам уже уходить, я ведь только-только начала про Майкла рассказывать, про сынка моего. Лучше его на всем свете нет и не бывало. И если это он в меня такой речистый, так я, мать его родная, гордиться должна, верно?
Что они над ним вытворяли, как обзывали его! Только как бы им не пожалеть — потом, когда-нибудь, когда все мы помрем, а они будут цветы носить к его памятнику, где сейчас весы стоят. Попомните мое слово. Он будет знаменитый, и Билнехауэн тоже станет знаменит, — а только через него. Чует мое материнское сердце.
Повидаетесь с ним — сами поймете, о чем я. В глаза ему загляните. Он вас так и видит насквозь, все, что в вас есть, подмечает сверху донизу, до самых подошв. Да он вас лучше будет знать, чем мать родная.
И вы увидите — огонек в нем горит, знаете, какой ночью в очаге под кусками торфа теплится, а утром, только начни раздувать, сразу вспыхнет пламенем.
Приходите опять, коли уж сейчас вам так сильно некогда, я еще про него расскажу. Столько всего могу порассказать, а кто вам лучше все объяснит, чем мать родная, которая и родила его, и грудью кормила, и выхаживала, словно росточек сельдерея на тощей земле.
Я Майклом, сыном своим, горжусь — пускай все слышат.
Вот уходите вы, а я в дверях стою и кричу на всю деревню, и пускай все слышат, мне наплевать. Голос мой в горах мне откликается и к морю бежит, а потом снова ко мне, над головами этих неблагодарных людишек!
Мистер Макграт (Славный Денек)Ах, вон оно что! Заходите, заходите. В комнаты пройдемте. А то здесь, в лавке, ушей больно много. Эй, Джо, принеси-ка в гостиную бутылку и стаканчики.
Хорош, а как же иначе. Только самый лучший держу, не то что в некоторых заведениях, я бы мог их назвать, там ведь как наливают: половину — самогона, три четверти — воды.
Ежели вам желательно про меня знать, я вам все как есть расскажу, по правде, по совести. Я ведь им кто, нашим деревенским, — я им отец родной. Да мне о каждом из них больше известно, чем священнику вон там, в церкви, а почему? Да потому, что все они ко мне ходят деньги одалживать, вот почему, а когда человек у тебя в долг берет, душа его перед тобой вся как есть, нагишом. Да ежели б все деньги собрать, сколько я людям в долг понадавал, Ирландию бы тропкой из фунтовых бумажек опоясать можно.