После того, как отец выиграл свою апелляцию, он со своими адвокатами решил отказаться от второго суда и вместо этого заключить сделку. Мой отец признавал себя виновным в обвинениях в нападении с целью грабежа в обмен на более легкий приговор, засчитывающий три года, которые он уже отсидел. Он надеялся и молился, что судья вынесет наказание с условным исполнением. Больше всего мы не хотели, чтобы отец снова ушел от нас. С момента, когда он покинул Левенворт, прошло восемь месяцев.
На слушании дела мы с Джоуи сидели рядом с матерью. Я смотрел по сторонам в обшитом деревянными панелями зале суда, где юристы в темных костюмах щелкали своими портфелями и выкладывали из них папки и юридические документы. Я помнил, что, когда в зал войдет судья, надо встать прямо, как учил меня отец. С ударом молотка судьи мы опустились на скамью. Мы с Джоуи уставились на судью, сложив руки на груди. Никаких действий, кроме ерзанья на стульях, мы совершить не могли.
"Ваша честь, – начал адвокат отца, – Вы меня знаете. И вы знаете, что обычно я не привожу детей на заслушивание приговора". Он жестом указал на нас. Мы с Джоуи сели, немного выпрямившись.
"Но Тони Борселино не похож на остальных подзащитных, проходивших через этот зал". Адвокат вкратце рассказал историю жизни моего отца. Он был водителем грузовика, ходил на работу каждый день, но оказался связан с плохими людьми. Он уже отбыл за свое преступление три года в Левенворте, в течение которых был примерным заключенным. Адвокат рассказал, что отец прошел курс Дэйла Карнеги, создал банк донорской крови и писал статьи в тюремную газету. Мой отец даже помогал организовывать визиты в Левенворт приглашенных лекторов, среди которых был Рокки Марчиано.
"Ваша честь, – завершил свою речь адвокат, – Это человек, которого, очевидно, можно реабилитировать".
Судья посмотрел вниз со своей скамьи и сложил свои руки. Посмеиваясь он сказал: "Если Тони Борселино такой, как вы его описали, почему я должен лишать исправительное учреждение такого хорошего человека?"
Судья приговорил моего отца к 13 годам тюрьмы с зачетом трех лет, которые отец уже отсидел. Я знал, еще 10 лет приговора отцу означают: когда он вернется домой, мне будет 22 года. В тот момент мне казалось, что отец будет находиться в тюрьме всю мою оставшуюся жизнь.
На следующее утро появился проблеск надежды. Адвокат моего отца позвонил нам и сказал, что судья назначил еще одно заседание суда на утро понедельника. У нас появилась надежда, возможно, приговор будет смягчен. Вместо этого судья согласился дать отцу «А» номер. Это означало, что он должен регулярно представать перед советом по условному освобождению. Но мой отец всегда был реалистом. Несмотря на присвоение этого «А» номера, у него был и другой код – ОС на его тюремной робе, означавший принадлежность к организованной преступности. Отец знал, что при наличии кода ОС «А» номер приобретает совсем другое значение. Он мог означать, что отцу придется отбывать весь свой срок.
Я не плакал в те первые месяцы, когда отец попал в тюрьму. Мне удавалось не плакать во время праздников, проходивших без него. Я выдержал первые слушания о выполнении условий досрочного освобождения, состоявшиеся через шесть месяцев после отказа в его освобождении, и я пережил следующие слушания через год, и следующие через полтора года. Дома жизнь продолжалась. Мама работала юристом у Маури Кравитца, а затем поступила на вторую работу официанткой, а позже фитнесс-инструктором в оздоровительном клубе, которым управляла ее подруга. После средней школы я пошел в Католическую среднюю школу Монтини в Ломбарде. Поступив в эту школу, я начал понимать, как долго отец находился вдали от нас и какую большую часть моей юности он пропустил. Когда я был на первом курсе, отец снова предстал перед советом о досрочном освобождении, и ему снова отказали. На этот раз вынести это оказалось для меня тяжелее, чем раньше. Когда я услышал новости, то ушел в свою комнату и разрыдался. Мама пыталась успокоить меня. Раньше она никогда не видела, чтобы я плакал так сильно. Но это было недолго, и больше никто этого не видел. Отец был в тюрьме, и мы не знали, сколько продлится его отсутствие. В тот момент я решил, что никогда больше не буду плакать из-за отсутствия моего отца. Я должен жить своим умом, как это делал отец, и быть морально стойким, чтобы блокировать эту боль.
Тем временем я осознал: лучшее, что я мог бы сделать, – это то, чего хотел от меня отец. Я ходил в школу каждый день, выполнял просьбы мамы, играл в футбольной команде средней школы. Занятия спортом помогали мне чувствовать себя ближе к отцу, хотя его не было рядом. Я никогда не связывался с наркотиками. Я не хотел огорчать своих родителей и считал употребление наркотиков проявлением слабости. В школе я состоял в команде жокеев и участвовал в зональных соревнованиях по другим видам спорта. В этом отношении я был почти как мой отец. Я был спортсменом и имел друзей в очень разных кругах. В Монтини я мог общаться с детьми богатого и среднего класса, а в районе Сикеро с плохой репутацией мог дружить с итальянскими детьми из бедных кварталов.
Со временем я доказал, что могу нести ответственность, возложенную на меня отцом – быть главой семьи в его отсутствие. Я помню тот день, когда вернулся домой с летней работы после первого курса в средней школе и сразу почувствовал, что-то не так. Мамина машина была в гараже, но маму я не мог найти. Я обошел весь дом, зовя ее. Я поднялся на второй этаж. Дверь в ванную была закрыта. "Мам?" – крикнул я через дверь. Ответа не было. "Мам?" – крикнул я немного громче и постучал.
Я приоткрыл дверь и крикнул снова: "Мам?"
Я нашел свою мать в полубессознательном состоянии, лежащую в ванне, истекающую кровью. Я взял ее из ванны и отнес в машину. Мне было всего 15 лет, у меня не было водительских прав, но я отвез ее в госпиталь Элмхерст, где ей сделали экстренное переливание крови.
Мой отец в тюрьме, а моя мать в больнице. Я не имел понятия, насколько близко к смерти было ее состояние. Но я не позволил страху овладеть мной. Мне надо было связаться с отцом, но обычно заключенным не разрешают принимать телефонные звонки. Сегодня они могут принимать звонки хоть каждый день, если захотят. Но в те дни это было не так.
Мы с Джоуи пошли в дом к тете Джози и позвонили в тюрьму. После некоторых усилий мы связались со священником, который был тюремным капелланом, и объяснили ему ситуацию. Наконец, к телефону подошел отец.
Я был так рад слышать его голос, но мне было очень трудно сказать ему то, что я должен был сказать. "Пап, – сказал я. – С мамой случилось что-то очень плохое. Сегодня я пришел домой и нашел ее в ванной, истекающую кровью. Я отвез ее в больницу".
Моему отцу разрешили разговаривать по телефону только со мной. Такое было правило. Но тетя Джози, его сестра, передала отцу, что все будет нормально. "Не беспокойся о своих детях, Тони", – кричала она рядом с трубкой достаточно громко, чтобы отец мог услышать. – Они будут со мной. Я позабочусь о них, Тони. Тебе не надо о них беспокоиться".
"Скажешь тете Джози, что я слышал ее, – ответил отец. – Скажи ей, что я не буду беспокоиться, потому что она будет присматривать за вами".
После того, как маме сделали операцию, у нас возникли другие проблемы. У мамы не было медицинского страхового полиса, а у нас денег. К счастью, работник социальной защиты в больнице помог нам получить финансовую помощь и талоны на продукты. Мама была в крайнем смущении, что нам приходилось отоваривать талоны на продукты. Поэтому она нашла бакалейщика, который менял наши талоны номиналом $50 на $40 наличными. Отец, со своей стороны, сделал все, чтобы помочь нам и отблагодарить больницу за оказанную маме помощь. Поскольку отец отвечал за банк донорской крови в Левенворте, он организовал крупную поставку крови в эту больницу.