За шесть лет мы имели возможность построить еще одно парусное судно, небольшой изящный корабль, который судостроители Древнего Мира описали бы как ял[110]. Те, кто остаются, смогут пользоваться другими островами, когда мы уплывем.
Наши льняные семена хорошо проросли на Неонархеосе, поэтому «Морнинг Стар» оснащен новыми хорошими парусами. Мы берем с собой запас продовольствия на четыре месяца. Наша непосредственная задача — достигнуть материка, того, который назывался Европой, на что должно уйти намного меньше четырех месяцев, и вернуться обратно. Мы предполагаем, что нашим первым открытием берега будет побережье того, что когда-то было Португалией или Испанией. Но течения и ветры оказались не такими, как в древние времена.
Мы, те кто уплывет, все бездетные. Женщины, может быть, и не бесплодные, но ни одна из них никогда не была беременной, а самой молодой — двадцать пять. За шесть лет на Неонархеосе у семерых женщин родился двадцать один нормальный ребенок. Я не породил ни одного из них. Нора Северн забеременела от меня. Таким было ее желание, а также Дайона; они думали, и то же самое сказали мне, что надеялись — это отвлечет меня от траурного и саморазрушающего настроения, в котором я пребывал длительное время. Что на самом деле отвлекло меня от этого состояния, я никогда не узнаю — может, само время. Прелестная Нора была хорошей любовницей, и это, несомненно, помогло мне вернуться к восприятию повседневной жизни. Но, хотя Нора родила от Дайона двух здоровых девочек, ребенок от меня был мутантом, похожим на того, для которого была растрачена жизнь Ники.
Таким образом, я обязан понять, что дефект заключался не в семени Ники, а в моем собственном. Я достаточно логичен, чтобы не сказать, что я убил ее: кто смог бы выжить с такими мыслями? В действительности она была убита злом, которое Древний Мир пустил по течению, оно обрушилось через поколения, через тело Сэма или моей матери — кто мог бы сказать? — и спряталось в той части меня, которой следовало бы быть самой безопасной, менее всего испорченной. Это произошло со мной и бессчисленным множеством других, и будет еще происходить снова и снова.
Мои единственные дети — это некие мысли, которые я, может, буду в состоянии передать вам. Я могу иногда чувствовать спокойствие в душе, когда вспоминаю, как много исследований нужно провести. Кажется, имеется достаточно неизведанных просторов, в памяти и в остальном мире, — думаю, мог бы написать «в мире и в оставшейся памяти» — так что нам не удается отобразить все это до захода солнца, только не в ближайшую среду.
Я подошел к прибрежной отмели прошлой ночью, потому что я услышал ветер, и океан, с несмолкаемым ревом, обрушивался на песок, а звезд не было видно. Скоро я буду слышать эту музыку на носу корабля или, как сопутствующий гул, когда буду держать в руках штурвал. Я уплываю, потому что желаю этого; у меня нет детей, кроме тех, которые остаются на вашем попечении, но, может, я не поделюсь с вами истиной — исследование также является делом любви?
Я подал голос бурунам прошлой ночью; игра, которой я часто занимался — безвредный способ помочь душе говорить с собой. Те, кто может спрашивать землю, и те, кто может отвечать морю, и, если при этом высказывается истина, те знают первопричину.
Я спросил, могли ли бы последующие поколения, через какое-то время восстановить достижения Древнего Мира без злого наследия, и океан, который отозвался голосом в моей душе, предположил: «Может, скоро, а, может, только через тысячу лет».
