Глава IV. Антреприза. Отношение к публике, авторам и актерам
Таким образом, я довел своего героя до «пристани»: самая трудная часть жизни его прошла, и теперь перед ним расстилалась ровная дорога, по которой предстояло спокойно идти до смерти; счастьем он уже обладал; богатство и слава виднелись вдали. Я не стану следить шаг за шагом за дальнейшей судьбой знаменитого артиста, как делают это английские биографы: едва ли русскому читателю будет интересно слушать подробный перечень всех пьес, которые он ставил, и всех ролей, которые он играл. Общая картина его жизни и деятельности за это время, я думаю, будет гораздо занимательнее.
Театральное дело того времени находилось в совершенно особенных условиях.
В конце своей «Жизни Гаррика» Мерфи говорит, что в государственном строе Англии выделялось четыре «стадии»: король, верхняя палата, нижняя палата и Друрилейнский театр.
Конечно, для нас эти слова звучат фальшью, одним из тех комичных преувеличений, которых так много в сочинениях горячего ирландца… но есть в них и доля правды. Театр, во главе которого стоял частный антрепренер, не получавший от правительства ни копейки, был тем не менее учреждением общественным, которое не могло бесконтрольно идти своей дорогой.
Тэн рисует блестящую картину народного театра времен Шекспира. Он не мог бы сделать и не делает того же относительно XVIII века: пуританское движение вышло тоже из народа и, задушив «греховное удовольствие», наполовину заглушило вкус к нему толпы. Реставрация привела с собою придворный театр, пошлость и грязь которого были едва прикрыты французскими румянами. Однако мало-помалу он начал «оседать» и привлекать к себе не одно высшее сословие, но и среднее; даже смешанная городская толпа проявляла к нему все больший и больший интерес… но народ в собственном смысле этого слова остался глух к французской затее. Таким образом, английский театр XVIII века нельзя считать народным: свой репертуар получал он из-за границы и давал толпе только то, что отвечало ее собственным заимствованиям. Но к середине века он сумел уже завоевать столько симпатий и получить такую популярность, при которой безразличное отношение к нему стало невозможным.
Вообще, английская уличная толпа никогда не отличалась скромностью, а в те времена она была особенно разнуздана, буйна и нетерпелива. Из нее выделился целый разряд людей, который проводил всю свою жизнь в театрах и театральных кофейнях; к этим завсегдатаям принадлежали писатели, репортеры, живописцы, медики, наполовину бросившие практику, студенты и «доктора» всевозможных наук и искусств… «доктора», которых так много шаталось тогда без дела по лондонским улицам. Эти люди принимали живейшее участие во всем, что касалось сцены. Они составляли особые кружки, в которых обсуждалась каждая новая пьеса, оценивались достоинства дебютанта и разрешались столкновения, происшедшие за кулисами. Труппа, недовольная антрепренером, актеры, поссорившиеся друг с другом, – все это устремлялось сюда и посредством памфлетов и воззваний поднимало на ноги свою партию. За оживленными прениями следовало обсуждение плана действий, и толпа устремлялась в театр, чтобы наказать виновных. Крики, мяуканья, визг, свистки заглушали: музыку… иногда ей просто приказывали замолчать… Оратор взбирался на одну из скамей партера и сообщал «джентльменам», в чем дело. Толпа на галереях ревела от удовольствия, наслаждаясь предвкушением интересного скандала, а франты или присоединялись к волнению, или продолжали как ни в чем не бывало болтать со своими дамами, презрительно обернувшись спиной к шумевшему партеру. Самым любимым предложением оратора было «зажечь театр»; происходили прения, после которых, при благоприятном для предложения решении, дамы удалялись домой, а театр предавался разрушению. Впрочем, до пожара дело доходило редко: большинство предпочитало длящийся скандал. На подмостки требовали виновного. Иногда от него желали услышать извинение… иногда кричали, чтобы он стал на колени… Но переговоры были в таких случаях напрасны, кончалось всегда тем, что полный разгром театра завершал вечер: скамейки и музыкальные инструменты ломались, занавесы изрывались в клочья, погнутые бра летели на сцену… Иногда толпа не была единодушна. В таких случаях происходили целые сражения: джентльмены с обнаженными шпагами прыгали на сцену, грудью защищали антрепренера – кровь лилась, и им приходилось выдерживать натиск партера. Из-за кулис появлялась когорта констеблей и театральных плотников под предводительством какого-нибудь смелого актера – и буянов вытесняли на улицу.
Стоило допустить малейшее изменение в программе, и толпа уже ревела, что называется, благим матом; особенно строго относилась она к иностранцам: несчастным французским танцорам и итальянским певцам решительно нельзя было хворать. Однажды знаменитая Виолетта чуть-чуть не сделалась жертвою черни: ее имя поставили на афишу, не предупредив артистку, что она занята в этот вечер. Публика собиралась уже броситься к дому Берлингтонов, чтобы вытащить ее на сцену насильно, и знаменитой танцовщице пришлось почтительнейше извиняться перед публикой за свою дерзость.
Но больше всего безобразничали светские франты на сцене и их прислуга на галерее. Первые не обращали никакого внимания на представление. Шел «Макбет». На сцене разыгрывался самый ужасный момент трагедии: убийство было только что совершено. Но как раз в это время молодой лорд входил на подмостки, весело застегивая перчатку. Он бросил беглый взгляд на сцену… На другом ее конце толпились приятели его светлости. Кивая им головой, громко смеясь и крича свои приветствия, лорд направился к ним через сцену. Его встретил антрепренер Рич и осмелился заявить молодому человеку, что с этих пор он просит его светлость не появляться за кулисами. Недолго думая, лорд размахнулся и ответил пощечиной дерзновенному. Но знаменитый арлекин с удовольствием возвратил плюху по принадлежности. Джентльмены выхватили шпаги и решили, что Рич умрет. Но на выручку к нему бросились Куин, Риэн и еще несколько актеров – все с оружием в руках. Произошла схватка, и франты были вытеснены. Тем не менее, они отступили в зал и предали театр разрушению.
Таковы были нравы публики. Понятно, что актер и антрепренер находились в постоянной от нее зависимости и должны были обдумывать каждый свой шаг, чтобы не обидеть ее. Но существовало еще много подводных камней, которые могли содействовать крушению театра. Недоразумения с актерами и авторами грозили обернуться жалобами к той же публике, памфлетами, переходами в другой театр и целым рядом всевозможных смут. Актеры, не понимая своей личной выгоды, не держались вместе, а, подкапываясь друг под друга и строя козни антрепренеру, призывали на помощь толпу, которая привыкала таким образом смотреть на себя как на судью и пренебрежительно относиться к «комедиантам». Все это делало положение антрепренера крайне затруднительным и служило причиной целого ряда театральных крахов, которыми полна история английского театра XVIII века.
В таком положении были дела, когда Гаррик стал во главе Друри-Лейна. 30 лет боролся он со всеми этими затруднениями и вышел из борьбы полным победителем. Время его антрепризы считается классическим: полное процветание театра, целая фаланга блестящих артистов и репертуар, в основу которого легли сочинения Шекспира, Бен Джонсона и Отвэя, – вот главные черты его управления. Когда он уходил со сцены, публика смотрела на театр иначе, чем в середине столетия, сценические деятели держали себя с достоинством и, конечно, не нашлось бы ни одного магистрата, который решился бы засадить в тюрьму кого-нибудь из актеров как «комедианта и бродягу»[3]. Но эта борьба стоила ему недешево. Хотя публика, вообще говоря, боготворила своего любимца и 30 лет его антрепризы прошли сравнительно спокойно, но он не избавился от серьезных волнений, из которых первое произошло при следующих обстоятельствах. Гаррику не удалось выполнить того, о чем он всегда мечтал; и хотя дело обошлось без канатных плясунов и боксеров, но балет и даже пантомиму приходилось время от времени призывать снова на подмостки Друри-Лейна, чтобы поддержать падавшие сборы. Так, например, в начале 1755 года антрепренер принужден был подумать о какой-нибудь популярной новинке. Если мы вспомним, что в английских театрах был обычай вводить отдельные танцы между актами даже самых серьезных спектаклей, то нам не покажется удивительным решение Гаррика пригласить целую балетную труппу, чтобы устроить с ее помощью ряд спектаклей. В Париже проживал в то время учитель танцев, некто Жорж Новерр, который считался хорошим балетмейстером и практиковался в этом искусстве в многочисленных придворных театрах Германии. К нему-то и обратился Гаррик, издавна обожавший все французское и тогда только что вернувшийся из своей первой поездки в Париж. Конечно, Новерр был весь к его услугам… он писал английскому антрепренеру, что прекрасный новый балет под названием «Праздник в Китае» совершенно готов, советовал заказать костюмы в Париже, уверял, что прелестные декорации он может ему доставить из Франции… Вообще, судя по письмам француза, решительно все было поразительно, великолепно, неподражаемо, красиво, но… очень дорого.
3
Такой случай имел место во второй четверти столетия с актером Герпером, к которому применен был «Акт о бродягах» королевы Анны.