В зарубежном декабристоведении тема «Декабристы и Франция», как правило, не выделяется в качестве отдельной научной проблемы. Французские исследователи ее затрагивают либо в общих обзорах русско-французских отношений соответствующего периода, либо рассматривают в связи с влиянием на декабристов общеевропейских идей.
В появившейся через год после монографии В.И. Семевского книге французского исследователя Э. Омана «Французская культура в России», также ставшей классической, довольно много места уделено декабристам. Оман смотрит на декабристское восприятие Франции не только с общественно-политической, но и с общекультурной точки зрения. «Несомненно, – пишет историк, – что декабристы хотели “трансформировать Францию в Россию”, где ничто не было готово для подобной трансформации. Впрочем, они это знали, но, как революционеры всех времен, они полагались на чудо, временное правительство, которое, по мнению Пестеля, должно предшествовать установлению Конституции, это так называемый deus ex machina, который по мановению палочки, чтобы не сказать топора, делает невозможное возможным»67.
Большое внимание европейскому влиянию на декабристов уделено в книге известного итальянского исследователя Ф. Вентури «Братья Поджио и движение декабристов». Вентури исходит из тезиса, что «культура декабристов принадлежит XVIII в.»68. Поэтому особо исследователь останавливается на влиянии на декабристов идей французского Просвещения. В другой своей работе «Детю де Траси и либеральные революции» Вентури касается вопроса о влиянии на декабристов идей французского «идеолога»69.
Несколько курьезной представляется попытка французского исследователя Мориса Колена пересмотреть традиционное представление о преобладающем влиянии Франции в формировании декабристской идеологии. «Лично мы полагаем, – пишет Колен, – что начиная с 1780-х гг. английское и немецкое влияния приходят на смену французскому и что они лучше соответствуют декабристской сентиментальности (sensibilité)»70. Основой для такого по меньшей мере странного заявления служат, по мысли автора, два обстоятельства: во-первых, эпоха романтизма, когда литературные влияния Германии и Англии сильнее сказываются в русской поэзии, чем влияния французской литературы, во-вторых, рост антифранцузских настроений в обществе. «В напряженной атмосфере 1800–1820, – пишет Колен, – французская культурная “колонизация” была гораздо менее терпима, чем в эпоху Просвещения, она стала казаться еще более парадоксальной после поражения Франции, как своего рода ярмо, которое принималось тем ближе к сердцу, чем прочнее сохранялось в “высшем свете”»71. Что касается первого утверждения, то оно нуждается в самой тщательной проверке. Литературные влияния Германии и Англии на русский романтизм очевидны, но нельзя не учитывать при этом французский субстрат этих влияний. Поэмы Байрона нередко читались в прозаических французских переводах, а пушкинский Онегин «знал немецкую словесность по книге госпожи де Сталь». Второй довод, который приводит Колен, свидетельствует не о слабости французского влияния, а как раз об обратном. Идеи, идущие из Франции в Россию, располагаются на различных «этажах» дворянской культуры, от поверхностного подражания французской моде до глубин мировоззренческих основ. Самые энергичные борцы с французским влиянием чаще всего оказываются людьми не просто европейски образованными, но с явным преобладанием французского элемента в образовании. Видимо, следует различать понятия «французская мода» и «французские идеи». Если первое осуждалось многими декабристами как ненациональное явление, то второе формировало их собственную политическую культуру. Как политики декабристы мыслят теми категориями, которые выработала французская политическая мысль XVIII – начала XIX в.
1990-е годы ни у нас, ни за рубежом практически не дали ничего нового по интересующей нас теме. Это тем более странно, что в центре внимания современных исследователей находится именно либеральная сторона декабристского движения. Между тем без уяснения особенностей воздействия на декабристов французской либеральной публицистики невозможно адекватно представить не только специфику декабристского либерализма, но и характер движения в целом.
Известное высказывание М.И. Муравьева-Апостола: «Именно 1812 год, а не заграничный поход создал последующее общественное движение, которое было в своей сущности не заимствованным, не европейским, а чисто русским»72 – не должно вводить в заблуждение. Своего рода психологическим комментарием к нему могут служить слова В.О. Ключевского, противопоставившего поколения екатерининских вельмож и декабристов: «Отцы были русскими, которым страстно хотелось стать французами; сыновья были по воспитанию французы, которым страстно хотелось стать русскими»73.