Эти опасения и подозрения то ускоряли процесс созревания и организации дворянских революционеров, то тормозили его. Вся их активная общественная жизнь прошла, можно сказать, между двумя полюсами: необходимостью и оправданностью революционных действий для достижения прогресса во всех областях жизни России и опасностью превращения благих намерений в свою противоположность. Окончательного решения этих действительно сложнейших проблем они не сумели найти даже в 1825 г., и кто знает, есть ли вообще удовлетворительное решение подобных проблем? Довершили процесс становления дворянской революционности Отечественная война 1812 г. и заграничные походы русской армии в 1813–1815 гг. Для истории общественной мысли в России победа над Наполеоном и вступление русских войск в Париж – события жизненной важности.
Они породили у солдат и офицеров сознание национального единства, самоощущение граждан великой европейской державы, признанной в этом качестве и другими народами. Более того, поскольку долгие годы войны с Наполеоном способствовали росту патриотического воодушевления, а вслед за тем – как результат причастности к единому делу – и ширящегося ощущения равенства всех сословий, в рядах молодого прогрессивного дворянства последовало неизбежное возникновение чувства собственной ответственности за хаос, убожество, нищету, грубость российской жизни. Эта моральная уязвленность, с одной стороны, и ободряющий пример европейской жизни, с другой, звали молодых дворян к решительным действиям, заставляя их пересматривать многие устоявшиеся представления дедов и отцов о сути термина «великая держава».
Именно в эти годы происходит решающее уточнение понятий долга гражданина, дворянской чести (как явления не только сословного, но и общечеловеческого). В свою очередь, знакомые слова «император» и «отечество», ранее составлявшие для дворян неразрывное целое, начинают как бы двоиться, а для авангарда первого сословия вообще распадаются на два самостоятельных понятия. Недаром позже, на следствии по делу декабристов многие из них уверенно заявляли, что присягали Отечеству, а не государю, что явилось для Николая I весьма неприятным сюрпризом.
Честь дворянина для прогрессистов александровского царствования – это, прежде всего, гарантия независимости мысли и действий; долг гражданина – честное служение стране и народу, а не отдельному лицу. Эти понятия будто вырастали одно из другого и, поддерживая друг друга, не давали человеку опуститься до уровня холопа, льстеца, лукавого царедворца. В процесс становления общественных позиций передового дворянства немалую лепту внес и сам Александр I. Император, с одной стороны, постоянно будоражил общественное мнение намеками на реформы, позволял себе резкие вольнодумные пассажи. С другой стороны, Александр Павлович не решился ни на отмену крепостного права, ни на смягчение политического гнета в стране.
Наоборот, с 1821–1822 гг. начался заметный поворот политики Зимнего дворца в сторону консерватизма, чувствовалось, что победа ревнителей традиционных порядков не за горами. Общество вновь оказалось в привычном, но надоевшем ему положении опекаемого властями несмышленыша. Чем более охладевал либеральный пыл императора, тем решительнее, радикальнее становились дворяне, видевшие спасение России в коренной переделке существующего строя. Несколько сотен юношей 1792–1795 гг. рождения образовали в 1815–1816 гг. особый тип русского человека, резко отличавшийся своим поведением от всего, что знала предшествующая история страны. Они-то и повели отчаянную борьбу с защитниками старых обычаев и традиционных устоев. Чего-чего, а недостатка в противниках они не испытывали.
В 1810-х гг. жило еще достаточное число вельмож, вздыхавших о временах «матушки Екатерины» и ее блистательных «орлов». Как-то Александр I решил отблагодарить А.Л. Нарышкина за праздник, устроенный старым сановником в Петергофе, и прислал ему книгу, в которую были вплетены 100 тысяч рублей. Нарышкин почтительно принял подарок императора и добавил, что присланное сочинение настолько интересно, что желательно было бы получить его продолжение. Монарх, посмеявшись, прислал ему второй том, вновь со 100 тысяч вплетенных в текст рублей, но велел передать, что «издание закончено».
А.И. Анненкову – мать будущего декабриста – в Петербурге называли «королевой Голконды» (из-за собранной ею великолепной коллекции драгоценных камней). В ее столичном особняке жило до полутораста слуг. При спальне состояли особые горничные, которые должны были сидеть всю ночь на диванах и вполголоса разговаривать – в тишине старухе не спалось. Специальные служанки держались для согревания своим телом платья или кресел барыни. А на кухне круглосуточно сменяли друг друга четырнадцать поваров, хозяйка могла ночью потребовать свежих пирогов.