«Еще война длилась, — писал Александр Бестужев из Петропавловской крепости, — когда ратники, возвратясь в домы, впервые разнесли ропот в классе народа. Мы проливали кровь, говорили они, а нас опять заставляют потеть на барщине. Мы избавили родину от тирана, а нас опять тиранят господа…»
«ЗДЕСЬ РАБСТВО ТОЩЕЕ…»
Сотни тысяч победителей возвращались домой, ожидая перемен, реформ, улучшений, казалось бы, заслуженных теми, кто вынес неимоверную тяжесть двухлетнего похода…
Несколько лет спустя уже можно было судить, насколько эти ожидания сбылись. И вот показания двух внимательных «свидетелей»: один из них, Николай Тургенев, в Поволжьем Симбирской губернии, другой — Иван Якушкин, на Смоленщине.
ИЗ ДНЕВНИКА НИКОЛАЯ ТУРГЕНЕВА
21 июля 1819 г. Вчера, при закате солнца, приехал я в Тургенево. Здесь чувство своего, чувство неизъяснимое было сильнее, нежели в Симбирске. Я ехал сперва лесом, потом степью два раза, потом хлебами. Вид степи был для меня новый. Я часто вставал в коляске, любовался Волгою, видом Симбирска, степи и был весел, доволен; был, одним словом, счастлив и заметил, что в то самое время я думал о несчастии других с большим равнодушием, нежели обыкновенно. «Сыт голодного не разумеет». Наконец, я увидел тургеневскую церковь, наконец, и очутился в Тургеневе. — Для чего не могу я продолжать того состояния, в котором я был во время дороги из Симбирска! Я не нашел здесь веселых лиц ни на мужиках, ни на бабах, ни на девках. Сегодня только на мельнице полюбовался тамошними жителями, одною или двумя семьями… Надобно взять против сего свои меры. Местоположение Тургенева совсем невесело, но я чувствую что-то приятное, находя себя в тени дерева, на траве и под своим деревом на своей траве.
Сегодня я был у обедни. Ничто меня не веселило, потому что я не замечал на крестьянах и на дворовых людях вида благоденствия Я беспрестанно думаю об улучшении порядка, здесь существующего; главное неудобство, — что крестьяне на пашне. Сверх того, с них собираются деньги, по 1 1/2 р., и женщины делают холсты. Фабрика обременяет крестьян.
23 вторник. Разговаривая с крестьянами, я замечаю также, или мне так кажется, что смертность между ними велика.
В последние (кроме прошедшего) года крестьяне претерпели много несчастий: не имели хлеба, ездили на работу и ложились спать иногда не евши. Сверх того был скотный падеж. Десятский Тимофей, между прочим, лишился вдруг 20 коров и 7 лошадей Кто помогал им в сих несчастиях? Кроме обыкновенной выдачи магазинного хлеба, они не имели никакой помощи.
Жизнь нашего крестьянина весьма трудна. Три дня в неделю в течение всего года он работает на господина. Я иногда удивляюсь, и с некоторою жалостью, ограниченности познаний крестьян касательно всего, что происходит за околицею. Пусть подумают после сего о средствах распространения идей и вообще образованности. Возвратившиеся ратники, однако же, думаю, впустили в оборот много идей. Сегодня приходили ко мне заслуженные солдаты, возвратившиеся на родину. Почтенные люди, но без пенсии.
24 июля. Девки, работающие на фабрике, были сегодня посланы на сенокос: они рады были перемене их работы. Все жалуются, т-е не хвалят фабрику; и подлинно нельзя не жаловаться. Многие из девок не выдаются замуж, потому что фабрика требует их работы. Управитель мне сказывал, что по уничтожению фабрики прибавится тягол с двадцать. Это кажется слишком много. Работа фабричная изнуряет людей еще в самом младенчестве. Мальчиков и девочек бьют, когда учат. Некоторые из них, и все принадлежащие к ткачам, носят на лицах своих доказательство трудной сидячей работы. Бледность есть росписка в доходе. Если нельзя запретить другим делать несправедливости, то не надобно, по крайней мере, самому их делать. Фабрика лежит у меня на сердце, и я заплачу большой долг моей совести в тот день, когда фабрика уничтожится…
26 июля. До сих пор с девятого часа толковал с выборными. Иногда было трудно говорить с ними. Они, между прочим, просили определить количество десятин, которое каждое тягло должно обработать; это справедливо и сходно с моим мнением, но я должен был им в этом отказать, для избежания еще больших затруднений. Я слышал сегодня, что мужики думают или говорят, что я освободил их от наказаний и т. п. Для сего я опровергнул это перед выборными и опровергну еще перед сходом и подтвержу о повиновении управителю. Приказывал выборным жить мирно с управителем. Наконец, Кузьма сказал мне: «позвольте отдохнуть!» Говоря о бедности крестьян Короткова, они сказали, что нас благодарят и что даже в околотке знают нас за смирных и хороших господ. Хорошо, кабы так. Я начинаю не уставать, но отчаиваться в совершенном успехе моих намерений и желаний. Иногда невольно желаю и надеюсь на общее освобождение крепостных крестьян.
27 июля. Сегодня поутру был на сенокосе. Мне было очень неприятно смотреть на мужиков, женщин, мальчиков и девок, работающих на барщине, между тем как десятский ходил с палочкою и кричал то на тех, то на других, на мужиков взрослых менее, нежели на молодых. У одного из них я поел лепешки. Но я видел и уверился, что покуда будет существовать барщина, до тех пор будут необходимы и десятские. После обеда я рассматривал с управителем наш приход и расход. В приходе мельком находил по большей части статьи не весьма веселые, например: «Виктору Данилову продано обмолу на 2 р. 50 к.», а Виктор Данилов один из трех самобеднейших крестьян в Тургеневе. Другая статья: продано вишен на 7 р. 99 1/2 коп. И это хорошо: я сказал управителю, чтобы мужики впредь, если захотят, сами кушали вишни; а яблоки из саду, которых последний управитель продал на 10 р. в год, может он и сам для себя собирать, а если будет более, то чтобы и дворовые могли иногда испечь пирог с яблоками. После сего мы смотрели в библиотеке старые счеты, но не нашли, чего искали, без земского, который опробовал пиво, сваренное для завтрашней помоги. После сего освободил одну женщину от платы за холст; а она соткать не могла от того, что целый год была больна. По вечеру пил чай на дворе с ребятишками. Вышел за вороты, освободил от фабрики и от работы одну девку, дочь солдатки, живущей в Сенгилеи. Девка пришла поработать на себя в рабочую пору, чтобы выработать что-нибудь для себя и для матери Она, как и другие казакенские девки, должны каждый раз, когда ходят сюда, платить по гривне за перевоз. Тут же я разговаривал с некоторыми мужиками. Один просил освобождения старшей 12-летней дочери от фабрики, а у него всех детей 6. Мужики мне говорили, что жнитво господское урочное очень для них трудно: одно тягло должно в три дня сжать три десятины; что свое они будто жнут около пяти дней десятину…
29 июля. Я опять в большом недоумении и в нерешимости на счет того, что я здесь сделал касательно выборных старшин. Лучше бы этого не делать. Дела от этого пойдут не лучше, а толки будут различные у мужиков и могут им самим обратиться во вред. Без управителя обойтись нельзя, и для того лучше оставить его, хотя и сжав сердце, полным хозяином и воспитателем, как и прежде. Я думаю, что решусь на это. Как трудно управиться с самыми легкими делами, когда исполнение должно поручить другим. Если бы можно быть уверену, что оброк вместо пашни улучшит состояние крестьян, что можно бы согласиться на доход меньший получаемого нами. Но на оброке некоторые крестьяне улучшат свое положение, другие придут в еще большую бедность. Как можно быть спокойну духом, когда нигде не видишь желаемого; нигде возможности в исполнении справедливых намерений. Каково быть русским самодержцем? Я бы послал Карамзина пожить в деревне только на две недели, дабы в сие время он ввел какой-нибудь порядок в управлении. Он бы увидел, что власть ненадежна, когда она должна быть вверяема другим людям, а не законам…