О том, как это происходило, можно судить по отзыву М. А. Бестужева о Кяхте, которую братья метко назвали «Забалуй-городок»: «Звуки бальной музыки раздавались почти всякий вечер, а звуки оттыкающихся шампанских пробок раздавались чуть не с зарей и до поздней ночи. Вся Кяхта <…> рвала наперерыв нас из одного дома в другой, так что, наконец, нам, мирным жителям, это уже стало тяжко — и мы убрались восвояси».
То же самое случилось и в Селенгинске. Как ни заманчивы были поездки по окрестностям городишка, веселые застолья в домах новых друзей, где «везде нас принимали с непритворным радушием», братья Бестужевы начали уставать от праздного безделья и шумной сутолоки. К тому же Торсон наконец закончил строительство усадьбы и переехал в свой дом. А Наквасины, заняв свой прежний дом, пригласили Бестужевых обживать обещанный флигель.
Хотя Никифор Григорьевич Паквасии был «чрезвычайно добрым человеком», но он относился к категории купцов-неудачников. В поел едино десять лет несчастья неотступно преследовали Наквасиных. Прежде всего, состояние купца резко пошатнулось из-за обмана их приказчиком. Кожевенный завод в Нижней деревне давал прибыль только до тех пор, пока из Селенгинска не были выведены последние военные формирования, после чего некому стало поставлять товар. Держатель пая в заводе брат И. Г. Наквасина совершенно обанкротился и отошел от дела. Поэтому и Никифор Григорьевич перешел в мещане, хотя по-прежнему носил почетное звание селенгинского купца.
Флигель, в котором поселились братья Бестужевы, был небольшим, но чистым и теплым помещением; Когда-то в нем проживал сам купец Ворошилов — основатель местного кожевенного заведения. Проведшие 14 лет в полутемной камере тюрьмы и видевшие все это время голубое небо в основном через крохотное окно с железной решеткой, Николай и Михаил очень гордились своим собственным домом. Это было небольшое помещение о двух комнатах, разделенных дощатыми перегородками еще на четыре, причем одна из них служила прихожей. Во второй комнатке размещалась мастерская, где жил и работал Николай Александрович, в третьей, за ширмами, спал Михаил. Четвертая комнатка, слева от прихожей, служила жильем для домашнего работника. Бестужевы с особой любовью описывают в своих письмах родным те виды, которые открываются из окон флигеля, обращенных к реке Селенге. Прежде всего это панорама города Селенгинска на правом берегу реки, сама Селенга с ее спокойно-величественными водами, долина Чикоя и усадьба К. П. Торсона через глубокий овраг.
Получив собственное жилье в Нижней деревне, братья Бестужевы понемногу начали уклоняться от веселой компании селенгинских друзей, ибо когда-то должно было, по их мнению, наступить время заботы о собственном хозяйстве. Однако неустроенность быта еще не позволяла жить самостоятельно. В Нижней деревне все домашние хозяйственные заботы Бестужевых взяла на себя Екатерина Петровна Торсон. По крайней мере братья-холостяки имели возможность пить у себя дома только утренний чай: обеды и ужины неизменно происходили у Торсонов, живших всего «в нескольких шагах» от их флигеля, через глубокий овраг. По свидетельству Н. А. Бестужева, «все, кто знали Екатерину Петровну, говорят о ней как о человеке на редкость трудолюбивом и заботливом. Она редко была свободна ввиду своих нескончаемых хозяйственных хлопот». Сестра Торсона имела редкий дар заготовления зимних припасов, она сама топила масло, солила, коптила, мариновала… Даже когда Бестужевы завели собственное хозяйство, Екатерина Петровна продолжала делать запасы и для них. Впрочем, заготовка зимнего провианта, особенно засолка капусты, являлась своеобразным праздником для деревенских девушек. Приглашаемые из дома в дом, они надевали праздничное платье и между работой всегда находили свободную минуту для песен и плясок. Николай Александрович называл Екатерину Петровну «профессором в кулинарном искусстве», воздавая дань ее умению готовить вкусные обеды и ужины. О. ней же гуляла слава искусного лекаря, лечащего «на расстоянии 200 верст и слепых, и хромых, и увечных». Дети гурьбой ходили в ее домашнюю школу, где Екатерина Петровна помимо грамоты обучала русских и бурятских ребятишек рукоделию, кулинарии и прочил! житейским наукам. Существовало в Селенгинске мнение, о котором не было принято говорить, что сестра Торсона прибыла в добровольное изгнание во многом потому, что хотела выйти замуж за Николая Александровича Бестужева, которого любила еще в Петербурге.
Конечно, Екатерине Петровне не составило бы труда продолжать «содержать» две семьи довольно долгое время, тем более что, ввиду болезни Константина Торсона, Бестужевы взяли на свои плечи все мужские заботы по хозяйству. Однако через год декабристы сочли неудобным обременять хозяйство друга, решили начать обзаведение собственным хозяйством и хоть когда-то «попробовать своего хлеба-соли».
Поездки по горам и степям в окрестностях Селенгинска объяснялись не только любознательностью братьев Бестужевых. Нельзя было полностью надеяться на щедрую помощь именитых купцов. Помимо Наквасиных, не без участия своих родных братьев, стал постепенно терять свои богатства и Дмитрий Дмитриевич Старцев. Нужно было думать о будущей жизни на поселении, прочном устройстве на одном месте, принять окончательное решение о неубыточиых занятиях по хозяйству. Сестры писали, что дела в имении шли все хуже и хуже, и поэтому нельзя было полагаться на получение средств из России. Недавний опыт друга К. П. Торсона убеждал, что, несмотря на внешнее благорасположение городничего, от властей Селенгинска нельзя ожидать милости, а поэтому следует лично осмотреть пустующие угодья, дабы предложить свой вариант земельного надела.
Уже к 13 сентября 1839 года Николай и Михаил твердо определили, что скотоводство составляет здесь главное занятие жителей. Оно давало не только мясо и шерсть, но и пользующуюся широким спросом на Кяхтинском рынке мерлушку. При достаточном развитии овцеводства этот вид хозяйствования мог бы дать хороший доход. Поэтому-го и Константин Петрович Торсон по прибытии в Селенгинск поспешил обзавестись небольшим стадом, купив и для Бестужевых 25 овец.
Однако наступала долгая суровая забайкальская зима 1839/40 года, а у Бестужевых все еще не было ни земли, ни собственного хозяйства, ни сена, пи запасенных впрок продуктов. Время беззаботного гостевания под крышей гостеприимного дома Старцевых кончилось. Нужно было начинать жить самостоятельно.
В эту первую тяжелую зиму Бестужевы вели общее хозяйство с семьей Торсонов, так как, съездив по осени на пашню и покос, Константин Петрович простудился, слег в постель и не вставал до весны. Все заботы по присмотру за хозяйством друга легли на плечи прежде всего Николая Александровича. Поскольку земельный надел находился за 20 верст от Нижней деревни, вставать приходилось рано, возвращаться — поздно. Уставший и промерзший, Бестужев не имел более сил, чтобы приниматься за книгу, перо или кисть.
Трудности первого года зимовки усугублялись еще одним обстоятельством. Предусмотрительный Торсон, собираясь с Бестужевыми заняться скотоводством, завел коров и овец, общее число которых приближалось к 100 головам, но, занятый строительством усадьбы, не успел заготовить кормов. Кроме того, из-за летней засухи 1839 года не смогли снять хорошие урожаи на песчаном наделе в Корольковской пади. Поэтому и хлеб, и сено пришлось покупать у местных жителей, которые и сами испытывали в этом большую нужду. Конечно, декабристы могли бы приобрести все это в деревнях и улусах по долинам рек Чикоя, Селенги и Хилка, всегда богатых урожаями, но в том то и заключалась главная беда «государственных преступников», что им не разрешалось выезжать из Селенгинска далее 15 верст.
И хотя на покупку сена затрачивались дополнительные денежные средства, Бестужевы заготовили кормов скоту в два раза больше нормы. Селенгинцы удивлялись хлопотам братьев; забайкальские овцы — животные неприхотливые, они круглый год сами находят себе корм и питье. А поэтому мол издавна никто из жителей Селенгинска особо не заботится о добывании сена. Удивлялся беспечности соседей и Николай Александрович: он убедительно доказал, что засуха 1839 года и, как следствие, отсутствие кормов явились причиной гибели почти половины здешних стад.