Читаешь эти строки и не перестаешь удивляться способности селенгинского узника, не имеющего права отлучаться от своего жилища далее 15 верст, верно схватывать по двум-трем приметам живой пульс гидрометеорологических явлений на всем земном — шаре. А ведь следует помнить, что в ту пору газеты и журналы доставлялись в Сибирь на почтовых тройках с большим опозданием, спустя много педель, а то и месяцев после выхода в свет. И далее при той скудости и отрывочной информации, которая доходила до Селенгинска, Николай Бестужев заметил аномальные особенности атмосферных процессов в начале 40-х годов прошлого столетия. Кстати, его примитивная метеорологическая станция на берегах Селенги была одной из самых первых на востоке царской России, где регулярно велось наблюдение за климатом.
Литературное и научное наследие Николая Бестужева еще недостаточно изучено. Однако в переписке декабриста можно найти много сведений о любопытных особенностях забайкальского климата в целом и селенгинского в частности: красочные описания засух, разливов Селенги, сильных ветров и пожаров, молний и гроз. С особым интересом читаешь, например, строки в одном из писем Бестужева сестре Елене (от 9 августа 1841 года). Свыше ста лет тому назад селенгинский изгнанник уже понял ту зависимость, которая существует между лесами и плодородием края, зависимость, которая в наши дни является особенно актуальной. «Частые пожары лесов, — писал Н. Л. Бестужев, — распространение народонаселения, для которого нужны и строевой лес, и дрова, частью истребили, частью изредили прежние дремучие леса, где хранились в неосыхаемых болотах запасы воды, питавшие реки и горные источники. Болота высохли, речки обмелели, источники иссякли совершенно, и хлеб родится ныне только в смочные годы, тогда как прежде урожаи были почти баснословные <…> То же самое сделалось и с травою: с утратою леса обнажились поля <…> весенние жестокие ветры начали выдувать песок с обнаженных лугов, в одном месте вырыты глубокие буераки, на другое нанесены песчаные холмы».
Конфликт человека с природой Забайкалья, начало которого было подмечено Н. А. Бестужевым, обострился в последние десятилетия XX века. Ученые согласились в правильности выявленной декабристом причины нарушения экологии. Рациональное использование природных ресурсов края сегодня взято за основу при организации Национального парка СССР на озере Байкал и серии охраняемых заповедных территорий в Забайкалье.
Домашняя обсерватория Бестужева
Если в летнее время года Николай Бестужев почти не находился дома, живя в Зуевской пади или путешествуя по окрестностям Гусиного озера, то с наступлением холодов он занимался, если можно так сказать, лабораторными опытами. Лаборатория декабриста, стоявшая в глубине двора усадьбы, представляла собой чулан при бане. Такое необычное соседство объяснялось тем, что для испытания изобретаемых Н. А. Бестужевым хронометров требовалась резкая смена температур. Усовершенствование хронометров для Николая Александровича было едва ли не главным занятием на поселении, как для К. П. Торсона создание молотильной машины. Все началось еще в казематах Петровского Завода, когда А. Г. Муравьева подарила ему комплект часовых инструментов в знак благодарности за ремонт небольших столовых часов. В дополнение к комплекту узник построил маленький токарный станок, делительную машину для нарезки зубцов часовых колес и шестерен, станок для проверки присаженных на оси колес и другие сложные приборы, требующие необыкновенной точности. Здесь же, в полутемной камере, Н. А. Бестужев создал свой первый хронометр, который выгодно отличался от тех, что использовали в Российском флоте.
Выйдя на поселение, он решил всерьез заняться конструированием нового типа хронометра, который, по его замыслу, должен быть более точным, дешевым, простым и успешно работающим при любых погодных условиях. Между тем приборы, находившиеся на корабельном вооружении, стоили не менее одной-двух тысяч рублей за штуку, но, главное, капризничали на экваторе и в северных морях. По убеждению Бестужева, российские суда чаще всего сбивались с курса и гибли главным образом потому, что на них работали хронометры несовершенной конструкции.
Увлеченный этой идеей, Николай Александрович тратил свои и без того скудные средства на приобретение необходимых материалов и изготовление нужных инструментов. Да бог с ними, с деньгами, если бы не затруднения с покупками. Того, что было необходимо для устройства хронометров, в местных лавках и на ярмарках, естественно, не имелось, а поэтому годами приходилось ждать из России, «Можете себе вообразить мое терпение и постоянство, — писал Н, А. Бестужев С. П. Трубецкому, — если я Вам скажу, что десять лет я добивался с ярмарки медного листа латуни и теперь снова, вот уже 4 года жду нового!» Этот «новый» лист прокатанной латуни пришел от начальника Пулковской обсерватории Струве уже после смерти изобретателя.
Вполне возможно, что причиной столь долгих задержек посылок была не медлительность Струве, а желание царских властей всячески помешать творческим занятиям «государственного преступника». По крайней мере, они были совершенно равнодушны к мечте декабриста вооружить Российский флот хорошими и надежными хронометрами.
Несмотря на трудности, Николай Александрович все же продолжал конструирование прибора. В селенгинском изгнании ему удалось создать более десяти хронометров, и последние три, собранные Бестужевым незадолго до смерти, шли с суточной погрешностью 1/10—1/8 секунды, намного превзойдя по точности отечественные корабельные приборы. Последние, самые точные, хронометрические часы, оставшиеся после смерти Николая Александровича в его лаборатории, брат Михаил подарил горной конторе Петровского Завода. Из числа восьми разобранных хронометров приглашенные часовых дел мастера не смогли собрать ни одного. «Надобно было тут присутствовать самому творцу, а он был уже в могиле». От этих часов сегодня сохранились лишь пустые футляры и детали механизмов, найденные на развалинах усадьбы братьев Бестужевых в Посадской долине около ста лет тому назад и ныне экспонируемые в Селенгинском и Читинском музеях декабристов.
Интересной особенностью предбанного чулана-лаборатории было то, что здесь имелось два телескопа собственной конструкции, с помощью которых Николай Александрович вел наблюдения за космосом, сверял точность хода хронометров по звездам и занимался метеорологическими исследованиями. У большого телескопа была деревянная наблюдательная труба, вращающаяся на штативе. Эта конструкция позволяла исследователю свободно направлять прибор на нужную ему звезду и прочно закреплять его фиксирующими винтами. Поскольку телескоп стоял неподвижно, Бестужев мог высчитать время, за которое звезда проходила поле видимости окуляра.
Для того чтобы одновременно смотреть в телескоп и сверять ход часов с движением небесных тел, нужен был хороший слух. Между тем с годами притупившийся слух был плохим помощником в астрономических исследованиях и создавал, как жаловался сам Николай Александрович, большое неудобство. Однако Бестужев вскоре нашел выход из создавшегося положения: он установил телескоп таким образом, что мог одним глазом смотреть через объектив на звезду, а другим — следить за часовой стрелкой прибора.
Конечно, наблюдательная труба телескопа из дерева могла бы позабавить любого астронома, если бы тот побывал в домашней обсерватории декабриста. Однако металлической трубы в то время в глухом провинциальном Селенгинске достать было невозможно. Пусть телескоп из дерева и был на внешний вид несколько грубоватым, но он оказался незаменимым в условиях резкой смены температур, которой подвергались испытываемые хронометры, ибо происходило «ничтожное сжатие соснового дерева в длину». В связи с этим вставленные в трубу линзы держались крепко, и Бестужеву ни разу не пришлось менять фокусное расстояние между стеклами.
Много хлопот Николаю Александровичу причинило создание так называемого «предметного стекла». Для точности вычислений при наблюдении движений небесных тел оно должно было иметь тончайшие насечки. Перепробовав множество способов такой фиксации, Бестужев остановился на двух. Один из них заключался в том, что на кусочке слюды проводилась едва заметная черточка. Но слюдяная пластинка при отщеплении от куска часто имела заусеницы и задирки, которые при подсветке сбоку выделялись вместе с фиксирующими черточками. Второй способ был совершеннее: для этого бралось тонкое шлифованное стекло, черточки по которому наносились при помощи тупого ножа. Простым глазом они не были видны, но хорошо выявлялись в трубе телескопа, когда стекло направлялось на сверкающую звезду. Судя по письму к вице-адмиралу М. Ф. Рейнеке, у Н. А. Бестужева имелось две съемных трубы телескопа с двумя видами «предметного стекла», которыми он пользовался при нормальной (из слюды) и резко меняющейся (из стекла) температурах.