В эту позднюю осень 1863 года в семье Бестужевых мучились недугом все. Домочадцы болели ангиной, часто и тяжело кашляли, особенно малютка Маша, жизнь которой висела на волоске. В довершение всего именно в эти тяжелые для Бестужева дни неизвестные злоумышленники проникли во двор и украли колеса со всех экипажей, так что Михаил Александрович оказался как бы отрезанным от внешнего мира, сидя дома с больными женою и детьми.
Накануне своей смерти Коля уже с утра не мог пить чаю, лег в постель и заснул. Михаил Александрович хотя и успокоился, но тем не менее послал за П. А. Кельбергом. Доктор осмотрел больного и дал лекарства. Мальчик спал целый день. Перед ужином отец взял его на руки и перенес в кресло, стоявшее в столовой. Даже за ужином Коля не мог проснуться и дремал, сидя за столом. «Коля, — тормошил его Михаил Александрович, — постарайся открыть глаза хоть теперь, пока мы ужинаем, а тебе готовят постельку». — «Не могу, папа, — отвечал он, — у меня в глазах как будто насыпало песку».
Кое-как поужинав, Коля с отцом лег в постель и по обыкновению уснул у него на груди. Саша, который также всегда засыпал на руках Михаила Александровича, остался с матерью, не утихая от слез. Бестужев встал, успокоил младшего сына и, передав его Марии Николаевне, вернулся к Коле и нашел в нем страшную перемену. Мальчик в забытьи бредил, трудно дышал и, казалось, весь горел огнем. Без промедления было послано за П. А. Кельбергом, и доктор приехал через полчаса. После принятых лекарств мальчик стал дышать свободнее, но предсмертный бред усилился: оказалось, что у него развилось крупозное воспаление легких.
Кельберг поспешил домой за новыми лекарствами. В ожидании доктора Михаил Александрович перенес сына на диван в большую залу дома, пытаясь выпить стакан чая, по не мог. Пришла няня и сообщила, что «Коля нехорошо лежит». Бестужев попросил ее приподнять голову сына на подушку и уложить его поудобнее, но Коля поднял на отца свои большие черные глаза и как бы покачал головой. Через шесть часов он был уже мертв.
В отчаянии Бестужев пишет сестрам: «И мою милую Лелю я похороню через месяц. Я говорю похороню, потому что не надеюсь ее увидеть более. Мне сдается, что я скоро умру».
Визг играющих детей, Сашин гвалт и шум тупым звоном отдавались в ушах. А в ночной тиши по дому неслись всхлипывания плачущей няни, усыпляющей на руках младшего сына: «Какой был его братец — и что это был за Коля, и как он играл-то, и как он говорил-то разумно».
Дочь Маша теперь спала только с отцом и дала слово «заменить Колю».
«Прощай сон — и встаешь ранним утром с тяжелою пустою головою. И так весь день, и так всю ночь…»
В письме издателю М. И. Семевскому М. А. Бестужев как-то признался: «Мне казалось, что с ним (Колей. — А. Т.) я потерял все. Жизнь, и без того полная горечи, мне опротивела; мертвящая апатия запустила вой когти в душу и сердце, и я ничего так не желаю, как поскорей добрести до тихого пристанища, хотя это желание — грех, потому что у меня на руках остались жена и трое детей».
Мария Николаевна Бестужева (Селиванова). Прав был Михаил Александрович, когда говорил, что смерть любимого сына Коли, первенца, есть начало новых мучительных испытаний. Вскоре за сыном, 7 декабря 1866 года, ушла в могилу и ого мать, жена Михаила Бестужева Мария Николаевна.
Короткий срок супружеской живи и был отведен Бестужевым. Коренная сибирячка, Мария Николаевна отличалась природным умом и практической сметливостью. Она была дочерью казака Селиванова и приехала в Селенгинск вместе с братом, казачьим офицером, переведенным сюда из Иркутска на новое место службы.
В воспоминаниях современников Мария Николаевна осталась больной, сильно исхудавшей от недугов женщиной, постоянно кашлявшей и умершей от чахотки. Лечение у доктора П. А. Кельберга не принесло облегчения. Вскоре наступили и нервные припадки. Накануне смерти первенца Коли Мария Николаевца сама была до такой степени больна, что не могла встать к хворавшим детям, а поэтому постоянно плачущего второго сына Сашу поочередно усыпляли няня и сам Михаил Александрович. Вероятно, потому дети были очень привязаны к отцу, что Мария Николаевна действительно была очень больна и мало общалась с детьми, боясь заразить их чахоткой.
Мария Николаевна скончалась, когда ей было всего 39 лет. Смерть жены явилась новым мучительным испытанием для Михаила Бестужева. Потрясенный случившимся, он замкнулся, ходил отрешенный, совершенно не занимался домашними делами. Хозяйство последнего селенгинского декабриста поочередно вели его лучшие друзья: казачий офицер Игумнов, купец Лушников и лекарь Кельберг. Осиротевший, похоронив брата, сына, жену, друга Торсона и его мать, проводив Екатерину Петровну и своих сестер в Россию, Михаил Бестужев тоже решил навсегда выехать в Москву, где уже училась его дочь Софья. Он продал свою усадьбу, разыграл в лотерею или подарил селенгинцам мебель.
Итак, 4 декабря 1851 года умер К. П. Торсон; 19 августа 1852 погребли его мать, Шарлотту Карловну; 15 мая 1855 года в своем маленьком флигеле скончался Н. А. Бестужев; 21 ноября 1863 года Михаил Бестужев похоронил своего первенца, сына Колю, а 7 декабря 1866 года — и жену Марию Николаевну.
Старожилы вспоминают, что Михаил Александрович сразу же после смерти дорогих сердцу людей воздвиг на их могилах скромные кирпичные памятники. Судя по сохранившимся карандашным эскизам, М. А. Бестужев взял за основу в прошлом распространенные в Селенгинске надгробные сооружения в виде каменного постамента с кирпичной (или каменной) плитой-навершием, часть из которых до сих пор сохранилась на кладбищах старого и нового города. То, что памятники по проекту М. А. Бестужева были построены, подтверждает сохранявшееся до 1975 года надмогильное сооружение Шарлотте Карловне Торсон. Как и на эскизах декабриста, это была имитация из кирпича и раствора гранитной плиты на высоком постаменте, в которую позднее была вмонтирована чугунная плита с надписью.
После отъезда М. А. Бестужева из Селенгинска все заботы о могилах декабристов и их родных взяли на себя друзья-ученики А. М. Лушников, Б. В. Белозеров и сын Н. А. Бестужева А. Д. Старцев, давшие клятву сохранять память о Селенгинской колонии «государственных преступников». По их заказу на Петровском заводе отлили из чугуна монументальные памятники в виде колонн, увенчанных бронзовыми крестами. Над могилами Н. М. Бестужева и его матери установлены большие чугунные кресты, а для Ш. К. Торсон отлили надгробную плиту (в 1975 году она была заменена мраморной). Они же заказали и установили аналогичные памятники на могилах близких друзей и знакомых декабристов: супругов Всеволодовых, Лушниковых, Седовых и других.
В сооружении мемориала деятельное участие принимал также сосед декабристов по Нижней деревне бурят Анай Унганов. Известно, что он вытесал гранитные плиты для постаментов.
Посадский погост обнесли высоким каменным забором и чугунной решетчатой дверью. Рядом была выстроена и небольшая часовенка, ныне не сохранившаяся.
Местное население, особенно бурятские жители Нижней деревни, долго хранили память о своих необыкновенных соседях. Сначала ученики, а потом и их потомки регулярно приносили на погост жертвенные приношения, чтобы, по древним шаманским и ламаистским обычаям, «отблагодарить» души умерших, как это они всегда делали по отношению к своим божествам, духам местности. В примечаниях Евгения Якушкина за 1901 год к дневникам декабриста И. И. Пущина есть такие любопытные строки: «В Бурятии до сей поры, я точно знаю, о нем (о Н. А. Бестужеве. — А. Т.) легенды ходят как о добром чародее, и, говорят, один старик к могиле его лет тридцать носил кое-какие съестные припасы, чтобы «не тужил улан-орон» (то бишь красное солнышко) Бестужев». Еще в конце XIX века капитаны, матросы и пассажиры проходивших по Селенге пароходов при виде этих памятников «обыкновенно обнажали головы и крестились» (цит. по повести Н. Я. Эйдельмана «Большой Жанно»).