Ну а процесс над казацким подъесаулом Синюгиным, в те же самые дни убившем нагайкой гимназиста за какой-то мальчишеский выкрик? А процесс над отставным подпоручиком Храповым, членом Союза Михаила архангела?
Сей Храпов, проигравшись в карты, убил владельца лабаза, еврея-выкреста Ароновича. Убил, разумеется, просто с целью ограбления, однако адвокат на суде объяснял действия убийцы причинами сугубо идейными, его глубинным православием, — каково?!..
Не помогло. Как не помогло и вмешательство их могущественного Союза. После моей речи вердикт присяжных был единодушен, и судья ничего уж не мог поделать — отправил-таки черносотенца на восемь лет в Сибирь.
И снова вспоминаю аплодисменты в свой адрес со стороны прогрессивных студиозусов. И снова самые лестные отзывы о вашем покорном в весьма известных своею позицией столичных изданиях.
Ах, да что это я, право, взялся расцвечивать того, сгинувшего Петра Аристарховича Васильцева из своей сегодняшней тьмы, в кою однажды был столь стремительно и бесповоротно ввергнут своими вдруг пробудившимися гномами?
Впрочем, не они лишь одни отправили в небытие того, прежнего Петра Васильцева, служившего одновременно и Закону, и Справедливости. Читатель увидит, что в ходе описываемых событий две этих сущности — Справедливость и Закон — разошлись в прямо противоположные стороны, и Ваш Покорный Слуга, в какой-то миг там, в пансионате «Парадиз» избрал одну лишь Справедливость, то есть служителем Закона фактически перестал быть.
Вот потому-то ……………………………………………………………………………..
………………………………………………………………………………………………………………………………………………
– —
………………………………………………. <…> когда они, эти гномы, ожили во мне внезапно, в один миг. Это случилось во время званого обеда у нашего губернатора.
Боже, ничего равного мне не доводилось испытывать! Было ощущение, что кто-то вогнал бутылочный штопор мне глубоко в живот и наматывает на него какой-то самый чувствительный нутряной нерв. Запредельная, уничтожающая боль! Весь я был только: эта боль и бесконечно долгая, как мне казалось, борьба с собою, чтобы не издать унизительный, малодушный стон.
Схлынуло так же внезапно, как и началось. Возможно, длилось всего одну минуту, возможно, много долее — счет времени я успел потерять.
Когда боль отлегла, я надеялся, что никто не заметил происшедшего со мной, однако тут я ошибался.
По окончании обеда, уже на выходе из губернаторского дома я услышал:
— Позвольте-ка вас, Петр Аристархович, на несколько слов. — Это был доктор Забродов, недавно вернувшийся сюда, в родные края, из далекой Америки. — Понимаю, что вы нынче испытали, — продолжал он, — и хорошо представляю себе, какая это могла быть боль.
— Да, — признался я, — что-то вступило… Никогда со мной прежде такого… Но откуда, право же, вы?..
Он перебил:
— Знаю, знаю подобных гномов, — (тогда-то впервые и прозвучало это слово), — они дают о себе знать всегда неожиданно. Вы, правда, в отличие от многих, держались весьма мужественно, однако вас выдали глаза, точнее зрачки. Когда человек испытывает боль, они имеют свойство расширяться, и ни в чьих силах с этим совладать. Только воистину пыточная боль могла заставить ваши зрачки так расшириться.
— Вы, кажется, сказали — «гномы»? — удивился я.
Забродов кивнул:
— Да, так я их именую для себя. Впрочем, они имеют и другое, куда более неприятное название, но покамест не хотелось бы его всуе упоминать, покуда я окончательно не удостоверился. Кстати, не советую вам обращаться к здешним эскулапам, они умеют распознавать такого рода хворобы лишь на гораздо более поздней стадии, я же некогда служил в одной чикагской клинике, где занимался главным образом подобными вещами и там научился узнавать этих гномов сразу и безошибочно. Очень боюсь, что и в данном случае это они, мои старые знакомцы. Поверьте, будет всего правильнее, если вы завтра же посетите меня. Прошу — не чинясь, в любое удобное для вас время.
Из вежливости я поблагодарил доктора, но в ту минуту совершенно не сомневался, что никакой надобности в моем визите к нему нет. Я уже чувствовал себя отменно, а свой недавний приступ склонен был отнести на счет какого-то неловко сделанного вдоха. Не верил я ни в каких таких гномов, примерещившихся, как я полагал, Забродову!
Лишь перед сном вспомнил о них, и сразу подступил страх: чтò если они снова оживут, вопьются в мое нутро?