— Ты выкинула в море ее яйцо, — сказал он. — Ее драгоценный талисман, приносивший удачу. Ну разве не сука ты после этого?
— Ты крутил с ней шашни, — ответила я.
— Ничего подобного, — возразил он. — Мне просто понравилось, как она забавно выразилась. Она прекрасно выучила английский, если может употреблять такие слова. Да по сравнению с тобой она настоящее облегчение!
— Но я же не знала, что при приеме на работу она слабо владела английским, — как бы оправдываясь, заметила я. И чего только не сделаешь, чтобы подлизаться к мужчине!
Тогда он сказал, что я затащила в постель Вериного мужа из мести. Что я разыгрываю из себя Цирцею, превращающую мужчин в свиней, но на самом деле сама свинья, и он не сомневается, что я уже рассказала Вере о своих постельных подвигах.
На это я ответила, что никогда бы до такого не унизилась и не стала бы говорить ей об этом, но обязательно бы позаботилась, чтобы она узнала.
Тогда он заявил, что собирается восстановить Веру Меерович на работе, а я сказала: пусть только посмеет. Он пригрозил, что ни перед чем не остановится, и я сделала страшную глупость. Я прямо-таки видела булькающие пузырьки над тонущей в волнах Эгейского моря расшитой сумочкой, когда советовала ему быть благоразумнее, чтобы пропавший документ не обнародовался бы вдруг нежелательным образом. Я напомнила ему, что те, кому хватило ума припрятать документ, могут с таким же успехом снова вытащить его на поверхность. То есть дала понять, что знаю, где зарыты мертвые тела. А возможно, сама и спрятала их где-нибудь под мебельной обшивкой в кают-компании.
Он смотрел на меня так, словно только теперь понял, какова я на самом деле. Смотрел долго и пристально, и мне это не нравилось. Конечно, я дала промашку. Мне следовало быть более осторожной и не такой доверчивой при составлении брачного контракта. Следовало заставить его подарить мне яхту, а не переименовывать ее в мою честь. Обзавестись собственными бриллиантами, а не брать их каждый раз взаймы у его сестры. Ока-то вышла замуж удачно, за потомка рода Романовых, и в ее распоряжении оказались настоящие сокровища русского императорского двора, включая ювелирные шедевры Фаберже, Сазикова, Хлебникова и Овчинникова. Они были прекрасны, эти роскошные драгоценности, но принадлежали не мне. «Ладно, — грустно подумала я. — В конце концов всегда можно вернуться к живописи».
— Знаешь, кого ты, мне напомнила? — наконец произнес он. — Мою мать. Ты постепенно превращаешься в незлобную, язвительную, полную ненависти. Ты уничтожила бы меня, если бы могла.
Вот тогда-то я и вспомнила, что Лукас ненавидел свою мать. Когда мужчина в наше время ненавидит мать, источник жизни как таковой, тут уже никакие нормы не применимы. Он женится на тебе только потому, что ты не похожа на его мать. Однако постоянно провоцирует тебя, заставляет превращаться в его мать, а добившись своего, бросает тебя и начинает все заново с кем-нибудь другим. До брака с Лукасом я была прекрасным человеком, а вот теперь нет. Он был прав — я оказалась чудовищем.
Огонь — очистительная вещь, способная умилостивить богов. Той же ночью Лукас поджег «Минни». Гости с криками выскакивали из постелей и прыгали в спасательные шлюпки. Я поначалу ликовала. Я, оказывается, и представить себе не могла, как ненавижу их всех. А пожар среди моря представлялся мне красивым и величественным зрелищем. Эдакий погребальный костер, уносящий с собой надежды всех этих людей. Особенную радость он доставил береговой пожарной команде Коса. Из спасательных шлюпок мы смотрели, как тонет полыхающая «Минни». Сначала в воду погрузился нос, потом яхта издала тяжкий стон и пошла ко дну. Когда бурлящие воды сомкнулись над ней, я краем глаза увидела лицо Лукаса — он улыбался.
— Как это произошло? — спросил полицейский в Афинах, когда мы наконец добрались до суши, укутанные в одеяла и с водорослями на ногах.
— Это сделал Лукас, — пояснила я. — Он поджег собственную яхту, чтобы уничтожить некие документы и получить страховку. Если вы проведете расследование, то обнаружите, что пожар начался из кают-компании, где и находился сейф.
— Мне неприятно об этом говорить, но вынужден сообщить, что моя жена психически неуравновешенна, — сказал Лукас. — Она страдает склонностью к поджогам, и уже неоднократно была замечена в таких вещах. Это помешательство происходит у нее на почве ревности.
Разумеется, в таких вещах я и вправду была замечена — все помнили мою вспышку ярости, когда я подожгла скатерть и волосы Веры. Бедненькой беременной Веры! И все видели, как я выбросила в море ее расписное яйцо со святым Христофором. И как она чапала вперевалочку к сходням, а я заносчиво смотрела ей вслед и смеялась. Разумеется, после таких свидетельств мне не поверили. И неужели кто-то мог признать виновность Лукаса, вознесшегося чуть ли не до небес? Конечно, нет. Особенно теперь, когда все темные пятна исчезли и поле для строительства спортивного комплекса было расчищено.
Газеты смаковали мой позор. Как же, особа, некогда рисовавшая английского принца, оказалась злостной поджигательницей! Меня склоняли на все лады, объявили сумасшедшей, злобной шизофреничкой. А кем же еще, если я нарочно напустила на гостей, приглашенных на яхту, полчища ядовитых пауков! А потом и вовсе сбрендила — из одной только злобы подожгла собственную роскошную яхту и пустила ее ко дну. А ведь на этой яхте были предметы подлинного искусства, стоившие миллионы, и их я тоже уничтожила. Газеты кричали о растущей пропасти между богатыми и бедными, и в этом также винили меня. Я, оказывается, бросила вызов всем достойным людям, в поте лица зарабатывающим себе на жизнь. Мне тут же припомнили брак с техасским миллионером и странные обстоятельства его смерти. И теперь буквально все с наслаждением меня ненавидели.
— А я помню это, — сказала журналистка Майра. — Настоящая была шумиха. Мы прозвали вас Медеей с яхты. А может, теперь, выйдя из тюрьмы, вы хотели бы написать для нас материал? Он может выйти под другим именем.
— Не думаю, что мне нужно этим, заниматься, — покачала головой Трофейная Жена. — По-моему, лучше затаиться и исчезнуть из города, как только закончится этот заезд в «Касл-спа». Попытаю счастья в Австралии. На суде я даже не пробовала защищаться — до того мне это дело казалось безнадежным. У меня не было доказательств. Если бы они даже подняли с морского дна тот сейф, то все равно обнаружили бы, что он пуст. Документов там не было. В Интернете ходили слухи, будто земля вокруг строящегося стадиона по ночам светится зеленым. Но кто к этому прислушивался? У высших инстанций больше не было претензий к строительству, и оно шло полным ходом. Тимми продвинулся по службе, Веру восстановили на работе, а мне Лукас надежно заткнул рот. Я предпочла предстать перед судом в Греции, где к преступлениям на почве страсти относятся не так сурово, как в Англии. Мотивом моего преступления объявили ревность. Обвинение в преднамеренном убийстве с меня сняли. Вот только я, оказывается, не знала, что в морских державах поджог судна считается серьезным преступлением и сурово карается. Угодила в тюрьму на два года и была счастлива, что не на двенадцать. Два долгих года я мотала срок в «Коридаллосе», и считаю, что мне повезло. Ведь я не пошла ко дну вместе с тем злосчастным расписным яйцом. Пока я сидела в тюрьме, Лукас развелся со мной. Брачный контракт был аннулирован в связи с моей судимостью. Уж если мужчина отворачивается, так он отворачивается. Уж если он тебя бросает, так бросает.
По пожарной страховке он получил возмещение убытка почти на миллиард долларов, туда входили и сто тысяч за ущерб от маленького пожарчика во время злополучного ужина с лобстерами. Вот как надо, учитесь! Верины девчушки — близнецы — прошли генетическую экспертизу, установившую отцовство Тимми. Что все это означало, трудно сказать. Возможно, тут как-то была замешана обувная модельерша Орланда. Ведь она стала пятой по счету женой Лукаса и второй в числе трофейных. Скорее всего Орланда извлекла пользу из моего горького опыта и лучше меня сумела позаботиться о своих интересах. Сейчас я ловлю себя на том, что не желаю зла им обоим. Все зло я выкинула из души в «Коридаллосе». Я пытаюсь забыть Веру, и пока это непросто. Проглотить паука и сказать, что у нее, видите ли, пощипывает! И подставить при этом чужому мужику рот, чтобы он пошарил там своим языком!