— Ну, та вчерашняя пташка, — сказал Пит.
— Которая из них? — спросил Дэйв. — Их там было две.
— Моя, — пояснил Пит. — Та, которая медсестра. — При одном только упоминании о ней он как будто почувствовал ее рядом.
— Так она и моя была тоже, — уточнил Дэйв.
В ответ Пит попросил никогда больше не упоминать об этом, если ему дорога жизнь, и пылкость и решительность его тона несказанно озадачили брата.
Да тут и было чему удивляться — подумаешь, переспали с девками одну ночку! Только вот теперь у настоящей любви возникли преграды. Да и как же иначе? Ведь начиналось-то все с вранья! Шиммер была не медсестрой, а нейрохирургом. Если бы она сразу сказала Питу правду, то он, возможно, как-то свыкся бы с этой мыслью, но она этого не сделала. Скрыла от Пита свою истинную профессию, а стало быть, и заработок, погрязнув во вранье, как другие женщины, которые прячут паспорт, чтобы утаить свой возраст, срезают с одежды ярлычки с шестнадцатым размером или прячут вставную челюсть там, где дамам положено хранить тайные любовные письма.
Впрочем, когда он разыскал ее и они начали встречаться, Шиммер как-то в баре попыталась сказать ему правду:
— Вообще-то я не медсестра, а хирург.
— Какого хрена ты хочешь мне доказать? — рассмеялся он. — Что ты умнее меня? Это мы уже знаем. Зато я могу оштукатурить стену, а ты нет.
Логическая цепочка из двух отдельных мыслей была столь большой редкостью для Пита, что Шиммер отнеслась к ней со всей серьезностью и восприняла как предостережение. Она не стала говорить, что ее профессия тоже требует высочайшей сноровки и навыков. Любовь и правда никак не уживались, и ей пришлось согласиться с этим фактом. Она не хотела терять Пита. Привыкла к его телу, как наркоман привыкает к игле.
Шиммер сделала еще одну попытку, когда он переехал жить к ней.
— Я наврала тебе, — сообщила она как-то утром, лежа после секса в приятной истоме и оттягивая время, когда придется вставать и идти на работу.
— А я знаю, — ответил он, чем вызвал у нее несказанное облегчение.
Но, оказывается, он заметил только буковку Ш вместо Л в инициалах на счетах за коммунальные услуги. Тогда она призналась, что ее зовут не Люси, а Шиммер. Он заметил, что у нее, должно быть, маленько чокнутые родители — хотя и это он знал (она уже рассказывала ему о своем детстве, и он тогда посочувствовал ей, а Шиммер даже всплакнула от смешанного чувства благодарности и жалости к себе). Теперь же Пит тоже утешил ее: мол, имя Люси ему не очень-то нравилось, было простецкое, и он будет называть ее Шимми. Правда, теперь на операциях, копаясь в мозгу пациентов, она почему-то чувствовала себя не так уверенно, как раньше. Ее прежнее имя не давало поводов для сомнений — не то что уменьшительное Шимми. Зато как оно ей нравилось! Ей нравилось быть Шимми, молоденькой операционной сестрой, ждущей инструкций и приказаний. И если кто-то в операционной и заметил эту неизвестно откуда взявшуюся неуверенность — словно она ждала, когда неведомая властная рука направит ее действия — то не отважился сказать об этом вслух. А пара неожиданных случаев церебральной вегетативности, возможно, явилась просто статистической аномалией. Шиммер по-прежнему была непревзойденным хирургом. Или почти непревзойденным.
Но поддерживать ложь оказалось непросто — для этого требовалась постоянная сосредоточенность и изобретательность. Вести двойную жизнь в наше время очень нелегко. Она открыла еще один, тайный, банковский счет, на который переводила деньги в размере зарплаты медицинской сестры. Медсестра получала около двадцати пяти фунтов в час (неплохо в сравнении с двенадцатью фунтами Пита); сама же Шиммер имела пятьсот фунтов в час и в случае перехода на частную практику (что было против ее принципов) могла бы умереть миллионершей. Она наврала, будто квартира досталась ей от двоюродной бабушки, а потому нет необходимости брать кредиты на жилье; коммунальные услуги они оплачивали с Питом вместе; она приучила себя к жареной рыбе с картошкой и даже искусственно развила в себе булимию.
Тайный банковский счет все рос и рос — лишь иногда она позволяла себе купить дорогую одежду, говоря, что отыскала эту вещицу на дешевой распродаже. Она просила Спаркл, когда та звонила, не выдавать ее секрета, и сестра послушно выполняла эту просьбу, хотя ее пугало развитие событий — ей было страшновато видеть, как близняшка-сестра все больше и больше погрязает в рабстве любовных страстей. Видеться с Дэйвом Спаркл не имела ни малейшего желания, получив от него все, что хотела, в тот памятный вечер.
Но это, разумеется, не могло продолжаться долго. Скрытая вина всегда обнаруживается и кончается классовой войной. Вчерашнее межвидовое кровосмешение сегодня оборачивается кровопролитием. Тайна стала известна Питу, и он не смог вынести обмана. Мало того что мужчины вообще любят советовать, наставлять и помогать женщинам — а как быть, если она нейрохирург, а он простой штукатур? — но дело не только в этом.
Тут еще вовсю постарался Дэйв, который переживал трудные времена. Он был крайне расстроен дезертирством младшего брата. А как же иначе? Раньше они вместе шлялись по городу, по кабакам и компашкам, а теперь, когда Пит связался с этой медсестрой, больше не были великолепной парочкой и Дэйв, что называется, осиротел. Он стал одинок, и даже обаяния и прыти у него поубавилось. Он теперь не ужинал в пабах, а все больше просиживал за стойкой в каком-нибудь баре, неспособный привлечь внимание даже бармена, не то что каких-нибудь удалых девчонок. От былой уверенности не осталось и следа, он стал робок и невзрачен. Пока Пит расцветал и здоровел, нагуливая мужскую силенку, Дэйв тускнел и хирел, плечи его сутулились, вместо широкой улыбки появилась недовольная ухмылка, и даже родители начали за него беспокоиться. Он больше не подходил к игровому автомату, даже чтобы попинать его, — перед кем выпендриваться, если ты все равно один? А играть и вовсе глупо — только деньги на ветер швырять.
Ко всему прочему его начальник Алан заболел и попросил Дэйва принять дела до его выздоровления. Среди водопроводчиков Алан был известен своим угрюмым нравом, отвратительной стряпней жены, а теперь вот еще жуткими головными болями, донимавшими его время от времени. В ходе обследования поставили диагноз «мигрень», но к головным болям прибавилась совершенно непозволительная для его работы рассеянность. Он слег в постель, а на Дэйва в придачу к обычным нагрузкам навалилась вся бумажная работа с отчетами, налогами, неустойками и прочей канителью — а ведь у бедняги даже не было подружки, способной хоть как-то поддержать его или помочь. Теперь вместо подружек у Дэйва имелись только водопроводные трубы, а бумажная работа и вовсе способна была его доконать. И все-таки Дэйв хотел помочь Алану, поэтому старался как мог, в том числе в постели с его женой, с которой время от времени трахался, что называется, из милосердия — благо Алану об этом было неизвестно.
Пользуясь отсутствием начальника, Дэйв подшустрил и заменил логотипы на трех белых фургонах фирмы, Теперь вместо «Алан Харгривз и сын. Водопроводное дело с 1965 г.» на фургонах красовались другие надписи — «Водопроводные работы любой сложности», «Водопровод на благо общественности» и «Водопроводные услуги в короткие сроки». Наградой за проявленную инициативу явился контракт на проведение срочных аварийных работ в местной больнице.
А далее события развивались так. Воскресенье. Восемь часов утра. У Шиммер, голышом взгромоздившейся на Пита, готового оказать ей самый что ни на есть «радушный прием», сигналит сотовый, сообщая о поступившей эсэмэске. Шиммер тянется к телефону, чтобы ответить. Пит тянется к руке Шиммер, чтобы остановить ее. Он не любит, когда его отвлекают — ему неприятна даже мысль о том, что какая-то больничная работа помешает ей выказать ему должное внимание и восхищение.