Возможно, в своем рвении во всем, соответствовать общепринятому образцу безукоризненного, благопристойного поведения она все-таки немного переборщила. Глаза ее сверкали нездоровым блеском, а хорошенький ротик чуть-чуть дергался. Скорее всего ей не следовало держаться за семейное поместье, брак и этот общественный долг — то есть за все, к чему обязывало рождение, — а лучше бы остаться экономистом или даже читать лекции по политическим наукам. Она была слишком умна, чтобы прозябать в примитивном домашнем достатке. Иметь перед собой внимательную аудиторию — вот это для нее в самый раз. Ибо четко излагать и толковать она умела. Думаю, при ее приближении разбегались соседи, все эти любители охоты и рыбалки, а на родительских собраниях наверняка норовили улизнуть учителя. Ее одержимый работой глупенький муженек предпочел встретить Рождество с командой спасателей, а не с ней. Мне она понравилась. Уверена, дети ее обожали. Во всем, что она делала, не было и намека на какие-то недобрые намерения.
Сейчас она имела перед собой не самую лучшую аудиторию, склонную больше думать о педикюре, нежели об устройстве мира, грядущих событиях или первопричине нынешних явлений. О том, почему «красные» нелегалы, были притчей во языцех во времена молодости ее родителей, не сгинули навеки, а ушли в подполье, и теперь нет-нет да и заявят о себе выстрелами из темноты, словно ждут весны, когда их молодая зеленая поросль сможет устремиться в ясную синеву политического небосклона.
Да, она действительно являлась сторонницей теории заговора — находила комплоты там, где другие видели просто события. За это ее, прямо скажем, не любили. Если вас, как Маникюршу или Бывшую Жену Викария, ничуть не интересуют рассказы про Маркса или Троцкого, про Грамши или Маркузе, то вы просто пропустите эту главу и перелистайте страницы до истории Маникюрши. Возможно, это придется вам больше по вкусу — рассказ о настоящей любви, арабских шейхах и о том, как бледная девчушка из большого туманного города очутилась на бортике нашего джакузи, вся увешанная драгоценностями и с личным телохранителем в своем распоряжении. Сама-то я больше придерживаюсь фаталистических теорий, конец света мне представляется большой катастрофой. Она же и в конце света видит заговор, и это, знаете ли, даже утешает, поскольку как минимум означает, что кто-то где-то еще отдает себе отчет в своих действиях.
Глава 17
ИСТОРИЯ СТОРОННИЦЫ ТЕОРИИ ЗАГОВОРА
Мы, преуспевающие дамы (во всяком случае, так нас назвали в фирменном буклете «Касл-спа»), рассевшись в кружок в мраморном джакузи, слушали рассказ Сторонницы Теории Заговора. Ее манера говорить изобиловала интонациями, принятыми в буржуазной среде, как это вообще свойственно людям радикальных убеждений.
— Мне уже перевалило за сорок, то есть я достаточно пожила, чтобы понять — мир катится под откос. Те, кому нет езде сорока, видят все в розовом свете, но я твердо убеждена, что им промыли мозги планом Грамши. Сама я смутно помню, каков был мир прежде, когда мы имели надежные институты, национальные границы, национальное самосознание, когда не было кредитных карт, а главное, долгов, при помощи которых наши правители держат нас на крючке. Когда я родилась, мир являлся куда счастливее, поверьте мне. Не было тогда пресловутой политкорректности, и все мы тихо-мирно терлись бок о бок. Благодаря этому плану для тех, кому нет сейчас сорока, истории вообще не существует — жизнь началась вчера и сразу такой, какова сегодня.
Маникюрша зевнула.
— Вам сколько лет? — спросила ее Сторонница Теории Заговора, по-видимому, слегка задетая.
— Двадцать два, — ответила Маникюрша. — Только вам-то какая, на хрен, разница? — Она матюгалась беззлобно, легко вворачивая одно-другое непечатное словечко, и в ее устах это звучало даже как-то элегантно.
— Вот об этом я и говорю, — сказала Сторонница Теории Заговора. — Вы еще очень юное создание, и ваш юношеский антагонизм по отношению к старшим вполне объясним. Да и как же иначе? Еще совсем недавно вам казалось, что учителя придираются, отцы несправедливы, а матерям нет до вас дела.
— Ну, блин, точно! — обрадовалась Маникюрша. — Только меня это больше не колышет.
— Чем моложе человек, тем счастливее ему живется в этом мире, — продолжала наша рассказчица. — Вот вы послушаете меня и поймете, что тут совершенно не с чем поспорить. План Грамши жив и поныне, а создан он в тысяча девятьсот шестьдесят седьмом году — когда мир перевернулся с ног на голову, а марксизм и его всевозможные ответвления взялись за создание новой Европы и нового мирового порядка. Это была атака двузубцем, имевшая целью, с одной стороны, ускорить кончину капитализма, расшатав его устои (институты брака, семьи, церкви, классового общества), и, с другой, — создать новый тип послушного гражданина, подходящего для идеального общества. План оказался успешным. И как же иначе? Ведь там все изложено гладким, сладким языком, выдвигаются принципы, ставятся цели, подо все подведена база. Он таит в себе громадную силу убеждения, обнадеживает, предлагает нам безграничный выбор товаров. У всех у нас уже есть ай-поды, плазменные телевизоры и сотовые телефоны. Разве нет? И разве мы не проводим жизнь в бесконечных развлечениях? Грамши знал, что делал. В тысяча девятьсот двадцать восьмом году он писал другу: «Революция предполагает формирование новых жизненных стандартов, новой психологии, нового образа мышления, новых чувств и нового отношения к жизни». Все это было достигнуто.
Она умолкла, чтобы перевести дыхание. Мы были этому несказанно рады.
— У революции есть свои издержки — большое число жертв, грозящее поглотить всех нас. Эти жертвы мы видим повсюду. Это наши наркоманы-неудачники и вечно пьяные девки, выращенные матерями-одиночками, измотанными работой. Неприкаянные, бездетные, потерянные, они живут одним днем, плевать хотели на понятие семьи, и благодаря им любовь постепенно выходит из моды. Те, кому нет сорока, считают, будто так было всегда, соглашаются с этим или в лучшем случае признают, что «кое-что нужно поправить». Все это как раз и есть главные принципы плана Грамши, имевшего целью переустроить мир по новому образцу.
— А кто этот Грамши? — спросила Брокерша, — Почему я о нем не слышала?
— Потому что он был таинственной фигурой. Итальянец-горбун с красивыми глазами и хорошо подвешенным языком, которого Муссолини в тысяча девятьсот двадцать шестом году засадил в тюрьму как коммуниста, представляющего опасность для фашистского режима. «Мы должны упрятать эту умную голову подальше на двадцать лет», — сказал на суде обвинитель. Но тюрьма не обломала Грамши. Он тайком распространял свои трактаты из тюрьмы, где умер в тридцать седьмом году. В наши дни его имя редко упоминается, но мысли и принципы сквозят в каждом решении, принимаемом политическими и культурными элитами Запада.
— Как романтично все это звучит, — заметил кто-то из нас.
— А как же? Конечно, романтично, — мрачно согласилась Сторонница Теории Заговора. — Все эти байки, которыми обрастает фигура, только способствуют разжиганию интереса, и тюремное заключение тоже. Достаточно вспомнить историю святого Павла, распространявшего христианство. Идеи Грамши разносила Франкфуртская школа — коммунистический вариант святого Павла.
Тут мне повезло больше других. Я хорошо знаю, что такое Франкфуртская школа, — мой прославленный дядюшка Зигмунд Левенштайн был одним из ее представителей. Но остальные почти не слушали рассказчицу. Кто-то самозабвенно потягивал кофе, кто-то вообще убежал на поиски шампанского. История не казалась захватывающей даже оставшимся слушательницам. Я же до сих пор прилежно внимала речам Сторонницы Теории Заговора, уже успевшей утомить ими всех.