Декамертон

Я не стала думать о том, почему Ромка, вопреки нашему уговору туда приходил. (А то бы я напридумывала). Меня убила наповал фраза насчет недели. Целая неделя? Ну конечно же! Просто я привыкла думать о ней как об одной сумасшедше-счастливой ночи. Литературный кружок ставил спектакль, в котором мы с Ромкой играли главные роли влюбленных. Мы так играли… Мы просто горели на сцене. Тогда я думала, что весь мой актерский талант погорел там дотла. Наивная. После этого спектакля состоялось символическое чаепитие, а затем Ромка обнял меня, закутал в джинсовую куртку и прошептал на ухо: "поехали сегодня ко мне". Я счастливо улыбнулась и вжалась в его плечо. От Ромки пахло сигаретами и каким-то мужским одеколоном.

Я хоть убей не вспомнила бы сейчас, где находится его дом. Но его набитый всякой всячиной холодильник и кучу бутылок я помню. Может оттого, что Ромка пообещал не выйти отсюда, пока припасы не кончатся. Мы пили пиво, а потом… Потом он начал меня целовать. Как Ромка умел целоваться, боже ж ты мой! Это ж с ума сойти можно было! От таких жадных опьяняющих, головокружительных поцелуев я просто-напросто поплыла. Мы провели неделю практически не вылезая из постели. Ромка шутил, что будет считать это продолжением постельной миротворческой идеи Джона Леннона и Йоко Оно. Какие слова писались у меня по его душу!

"Ты был моим озарением. Нежным, злым и мимолетным. Ты посетил множество теплых глаз и уже не дорожишь теплом. Ты позволен всем этим глазам, открывая с неприступным видом потемки своей души. Я тихо постучалась в твою жизнь и ты определил мне комнату для гостей. Не начинай меня жалеть сейчас, ты всегда успеешь это сделать. Когда-нибудь закончится время твоих колыбельных, и я даже не смогу пожалеть об этом всерьез. Ты умеешь причинять боль. И поэтому (может быть) наше кукольное представление окончится само собой. Когда-нибудь мне будет суждено вспоминать о тебе спокойно. За чаем с горьковатой травой ты растерял все свои чувства. Чай был чуть терпким и горячим. Ты тоже умеешь быть таким. В твоей осени не приветствуются мрачные дожди и ржавые листопады. Капризы твоих улыбок и едкий дым твоих сигарет будут помниться мне еще очень долго. Я помню твой жест, позволивший сплести воедино нежность твоих аристократических пальцев и невообразимо-горькое "прости". Те, кто уже разбивался, поймут маленькую трагедию несбывшегося полета глупых грез.

Мне не жаль разбазаривать для тебя тысячи последних "прощай". В твоих нетанцующих глазах застыла ледяная улыбка, не раз дарившая мне горький привкус счастья. Ты нежно-колюче сберегал все принадлежавшие тебе обделенные надежды. Они казались случайными в фиолетовом дне. Когда я научилась улыбаться мимолетной смене твоих настроений, я расхотела винить тебя во всех моих неудачах. О чем я мечтаю? О тысяче последних "позволь"? Это было бы справедливо".

Да, мне есть о чем вспомнить. Но разве об этом можно сказать словами? Сумасшедшее наслаждение только от того факта, что рядом – желанный человек. Ромка исследовал губами мою шею, и я потеряла остатки здравого смысла. Я могла делать все, чего мне так давно хотелось – снять с него рубашку, распустить его светлые волосы, зарыться в них руками, прижаться жадным поцелуем к его груди… Господи, сколько беспросветных дней я мечтала только об этом! Ромка покрывал поцелуями все мое тело, до кончиков пальцев, и я улетала. Иногда мне казалось, что я на грани безумия, а иногда… иногда я думала, что я просто безобразно счастлива. Мы не жалели огня, эмоций, страсти. Мы отдавали друг другу без счета все свои драгоценности. Мы стремились взять друг у друга все, и жили вне времени, но однажды я проснулась, и поняла, что мне пора уходить. Я залезла под душ, потом оделась и потихоньку закрыла за собой дверь. Я даже не оставила Ромке записки. В конце концов, это была его идея – расстаться.

На улице был день. Вторник следующей недели. После прощания я дня два отсыпалась и больше месяца воевала с собственной депрой. Депра победила. Теперь я знаю, что Ромка, вопреки нашему уговору, возвращался в кружок. Причем, судя по рассказу, сразу после моего от него ухода. Но я даже думать не хочу о том, зачем он это сделал, и чего он хотел. Я даже вспоминать не хочу, как какое-то время ждала его появления или звонка. Это была его идея – расстаться. И глупо что-то пытаться вернуть, когда сожжены все мосты. Может быть, мой уход был маленькой местью за его предложение. Но я не знаю, кто из нас в результате пострадал больше. Мало того, я даже не хочу об этом думать. Ни о чем.

***

Ольга попыталась вспомнить лица тех, о ком читала, но ничего не выходило. Ей было даже не интересно, сколько в данном опусе было вранья. Подумаешь, прохожие… Да сколько их было в ее жизни! Это были, скорее, приобретения для тела, чем для души. Просто поначалу, в силу привычки, Ольга облекала чувства в красивые фразы. А потом… Потом она даже перестала подыскивать для них цензурные слова. Ольга еще раз перечла последний абзац и нахмурилась. Ее стало это раздражать. Зачем нужен этот надрыв чувств? Можно подумать, ей нравится страдать и даже упиваться своими страданиями. Да что она, мазохистка что ли какая-нибудь? Почему она не может относиться спокойно ко всему этому? Ольга открыла следующую тетрадку и хмыкнула. Вот и ответ на животрепещущий вопрос. Почему-почему… Да потому что мужиков она не по себе выбирает.

Десятая.

Жизнь без любви, или жизнь за любовь – все в наших руках.

Кинчев.

Прошу тебя, отпусти меня, дай мне, наконец, свободу жить, дышать воздухом… Уйди из моей памяти, тогда я стану свободна.

Булгаков "Мастер и Маргарита"

Эта история – о случае. Случае, который поставил все с ног на голову и перевернул все внутри меня вверх тормашками. Это повествование о том, что в нашей жизни может быть все. Абсолютно. Без исключений. В ней могут сбываться самые сумасшедшие мечты и невероятные желания. Причем именно тогда, когда ты этого не ждешь. И настолько фантастическим образом, что даже не знаешь, как на это надо реагировать. В любом случае, такие навороты не снились ни одной "мыльной опере". Такое могло случиться только в жизни.

Иногда мне кажется, что я сумасшедшая. Ей-богу. Во всяком случае я не знаю, как назвать по-другому то, что произошло. Еще после наших прибамбасов с Ником я зареклась иметь дело со старыми друзьями. И что бы вы думали? Ни фига! А ведь повзрослела же, казалось бы – должна же еще и поумнеть… Угу. Как же. И о чем я только думала, хотелось бы мне знать? А еще хотела бы я знать – каким местом. То, что не головой – сто процентов. Потому что иначе ничего бы не случилось. Вообще. Я не то, чтобы жалею, нет. То, что жалеть о случившемся – дело неблагодарное – я уже давно поняла. Просто моя дурость в конце концов кончилась плачевно, и я многое потеряла.

Вся эта история как-то так запутана, что без поллитры не разберешься. Поэтому я начну с самого начала. Мое внезапное помешательство звали Сашкой.

Я знала его давно, он был моим другом еще с "кульковских" времен, только не со стороны музыкантов, а из компании художников. Кстати, если кто-нибудь думает, что все время нашего знакомства я не замечала, насколько он хорош, то это не так. Замечала. И не только замечала, а даже иногда по его поводу облизывалась. И, прямо скажем, не одна я была такая умная. Но тут все дело было в нашем прошлом. Во-первых, я как-то больше общалась с музыкантами, а с художниками постольку – поскольку. А во-вторых, на момент нашего знакомства я была еще не такая нахальная, как сейчас, и как-то так сразу решила, что мальчик не по мне. Высокий, крепкий, черненький и имеющий совершенно сумасшедшие глазищи, менявшие свой цвет от серо-голубого, до серо-зеленого в зависимости от его настроения. (Ну люблю я. Глаза. Серые.) Не то, что бы Сашка был красавец писаный, но очень интересный и суперсексапильный мужчинка. Особенно в его внешности мне нравились приподнятые уголки губ, из-за которых его спокойствие казалось надменным, а его улыбка ироничной. Но гораздо больше его внешнего вида импонировал мне его характер. Такую ехидину и язву поискать еще было. А тут еще ко всему прочему прибавлялось еще и желание везде быть первым. А куда деваться? "Лев" ведь. По гороскопу.