— Будь я ведьмой — разве не смогла бы его подлечить? — Вновь накатила волна самоотвращения, и нагнулась, чтобы поцеловать Алешу в закрытые глаза, но мальчик неистово мотал головой из стороны в сторону, и не стала целовать, а только прижала к детскому лбу ладонь. — Ты, должно быть, видел, как твой шаман лечит раненых, — произнесла женщина.
— Да. Его посылал моя собирать всё, что надо. Мох, подорожник, мед… но сейчас не время, однако.
Глянув на беловолосого, Анна резко бросила:
— Ну так что расселся? Иди принеси всё, что нужно для лечения!
— Нет, — возразил тунгус, — твоя не надо наша лекарства. Твоя надо доктор.
— Здесь нет докторов! Если рану оставить так, ничем не прикрыв, то это всё равно как если бы он над обрывом висел, а я его выпустила! Разве не проще было бы, верь я в чудодейственные, ужасные высшие силы, что реют над нами, как веришь ты, Муц, Самарин и сиятельный господин Балашов… хотя ни один из вас теперь мне не помощник! Я понимаю, что ничего не стою, и Алеша ничего не стоит, мы неприлично ничтожны… Но если бы мир не относился к Алешеньке с таким безразличием! Пожалуйста, сходи, а вдруг что-нибудь да отыщется? Как тебя зовут?
— Егор.
— А настоящее имя, на твоем языке?
— Девельчен.
Женщина снова попросила беловолосого принести снадобье.
— Моя не шаман, — оправдывался тунгус. — Нельзя глядеть Нижний мир, нельзя глядеть Верхний мир, как Человек-Наша умел. Нельзя узнать, есть ли там место для больного.
— Мне безразлично! — крикнула Анна. — Безразлично, понимаешь ли ты? И нет мне дела до небес, до богов и чертей, до царей и империй с коммунистами и до сякого-разэтакого народа дела нет! И слушать ничего не желаю! Мне нужно снадобье для раны сына, и не важно, какое лесное колдовство для этого потребуется, понимаешь ли ты меня?
Девельчен поднялся и вышел. Повернувшись к Алеше, мать пробормотала:
— Неужели так и бывает, если глупая, ненасытная женщина, да и неверующая к тому же, теряет последнюю опору? Когда ни во что уже не веришь, и вдруг настает день, когда готова поверить во что угодно? Только бы ты, сыночек, выздоровел…
Алеша мотал головой из стороны в сторону.
Выйдя из дома с парадного входа, тунгус направился на восток, подальше от города, полустанка и полей, в глушь. Один раз обернулся на высокий амбар, стоявший напротив дома Анны, на перекресток, где возвышался особняк и откуда ясно просматривались и мост в западной стороне, и дорога к станции, расположенная на востоке. Там были Муц, Нековарж и Броучек, и еще какие-то люди с оружием, которых Девельчен прежде не встречал. Тунгус прибавил ходу.
Муц лежал на покатой черепичной крыше, обвязавшись, подобно остальным, толстой веревкой, которую Нековарж перекинул через конек. С крыши можно было наблюдать за подступами к перекрестку.
Скопцы попрятались по домам. При свете солнца стелившийся по улице дым из труб казался плотнее. Муц думал, удастся ли увидеться с Анной до начала битвы, в которой всем им предстоит погибнуть. Что удержит красных от нападения на Язык? Должно быть, сочли, что Самарин заранее продумал, как угнать паровоз, хотя он врезался в дрезину, оставленную лазутчиками, через секунду после того, как те выпрыгнули.
Здравый смысл подсказывал: Матула употребит все силы на то, чтобы защитить город от атаки красных, но здравого смысла у капитана не было, и отныне Муц считал себя не обязанным более беречь жизнь главнокомандующего. Вероятнее всего, Матула разделит остатки войска пополам: часть будет защищать дорогу от красных, а часть — атаковать жилище Анны Петровны, где, по мысли капитана, мог спрятаться Йозеф. Затем красные разрушат город, чтобы разбить чехов. Вполне логично.
Остановить нападение пытались трое: Муц, Нековарж и Броучек; еще, быть может, беловолосый да человека три. Дезорт лежал на крыше рядом с евреем, обмотав шею парламентерским флагом, точно шарфом. С собой привел двух солдат и читал одну из листовок, выданных комиссаром Муцу.
— Готов? — спросил еврей.
Адъютант Матулы кивнул.
— Веришь, что всё правда?
Дезорт вновь кивнул. Первую полосу занимал декрет нового чехословацкого правительства, принятый в Праге пять недель тому назад. Декрет предписывал корпусу оставить Сибирь и как можно скорее прибыть во Владивосток для эвакуации.
— Должно быть, Матула месяц тому назад узнал, — заметил Дезорт. — Телеграфная связь была что с Иркутском, что с Омском, всего лишь неделю как прервалась. Он никому депеши не показывал — только сам читал, да Ганаку еще давал. Могли бы уйти, а теперь попались.