В сотне саженей от перекрестка, близ моста, из-за дома появился чешский часовой и велел прекратить шествие. Староста ответил, что привел капитану Матуле доброго коня.
— А это кто с тобой? — спросил солдат.
— Друзья мои.
— Пусть перестанут петь.
Обернувшись, Балашов кивнул, и пение прекратилось. Из укрытия в сопровождении Ганака вышел капитан, предупрежденный новым ординарцем о снайпере.
— Только не при столпотворении народа, — пробормотал Матула, не отводя от лошади взгляда. Выражение глаз его было по-прежнему безжизненным, однако же при мысли о скакуне уголки глаз затрепетали.
— Сколько хочешь за коня? — спросил чех.
— Это подарок вам, капитан, — пояснил скопец.
— Я древних читал! Наверное, десятка два коммунистов и жидовских солдат в брюхе припрятал, а?! — Матула погладил морду жеребца. Животное переступило с ноги на ногу. Скакуна уже взнуздали. — Вы тут про белого коня распевали…
— У нас есть разномастные лошади.
— Что-то не припомню, чтобы кто-нибудь из твоих единоверцев скакал верхом, тем более на эдаком жеребчике… Где украл?! И чего взамен хочешь?
— Уповаем на то, что вы от города погибель отведете, — сказал Глеб. — Не изволите ли верхом прокатиться?
Матула оглядел дорогу из конца в конец.
— А почему бы тебе, лавочник, самому не проехаться? — предложил капитан. — Ну-ка, покажи мне, какая у этого дьявола стать! Вот швырнет тебя в грязь, точно куль с мукой с телеги сбросит — тогда буду знать, что конь достоин возить на себе офицера. Ну, живо в седло! Поторапливайся, мужик, нечего с друзьями целоваться-обниматься — чай, не в петлю, а на коня лезешь!
Глеб принялся взбираться в седло, но в стремя поставил правую ногу. Чехи расхохотались. Незадачливый наездник повторил попытку, грузно перевалился через спину, взгромоздясь в седло, и потянул за поводья, понуждая скакуна развернуться. Жеребец не шелохнулся.
— Не тебе на коне, а коню на тебе верхом ездить! — загрохотал Матула, прихлопывая себя по ляжке. Глаза капитана подернулись влажной пленкой, точно камни после дождя.
Неожиданно скопцу удалось развернуть коня, и животное вместе с седоком неспешно направились обратно — в ту самую сторону, откуда прибыли, рассекая собрание молящихся, жавшихся к обеим обочинам. Глядя, как Балашов неспешно удаляется по большаку, Матула старательно прятался от прицела Броучека за горожанами.
— Что ж, в седле он усидел, а стало быть, минус коню, — изрек Матула и пробормотал: — Великолепное животное…
Добравшись до особняка Анны, староста вновь развернул Омара. И поймал на себе взгляд жены.
— Что ты делаешь? — поразилась женщина.
— Ухожу.
— Куда же?
— Куда следует. Иди в дом, снаружи опасно. Что Алеша?
— Всё так же. Глеб, что бы ты ни замыслил — откажись, умоляю!
Жеребец нагнул голову, тряхнул гривой и ударил копытом по едва смерзшейся дороге.
— Видишь ли, — начал Балашов, — тем, кто перестал быть и мужчиной, и ангелом, существование порой может казаться весьма утомительным.
Анна направилась навстречу собеседнику.
— Знаешь, давно уже не говорил ты так по-мужски, — произнесла жена.
— К тому же, хотя ты и приняла меня любезно, но и отцом я давно быть перестал.
— Нет же, повторюсь: ты по-прежнему отец! — заверяла женщина. — Я все твои дагеротипы сожгла… — протянула аппарат для снимков: — Тут еще осталась пара пластинок. Позволишь?
— Мне пора, — ответил Балашов.
Пристроив камеру, Анна нажала на кнопку. Сообщила: