Друг Броучека, Нековарж, всю жизнь посвятивший изучению того, что сам он называл «механизмом женского возбуждения», постоянно выклянчивал у приятеля факты для наблюдений. В те дни они были крестьянином и механиком, насильно взятыми в солдаты.
Когда же в Старой Крепости настали сквернейшие за всю недобровольную их службу дни, Броучек присмирел, не желая участвовать в происходящем, да так и не заметил, как смолкают женские крики, сменяясь еще более ужасным и красноречивым молчанием, когда жертвы замечали среди мучителей молодое, чистое, безмятежное лицо Броучека, лицо прекрасное, неземное, и понимали женщины: пропасть между ангелами и бесами гораздо глубже той, на которую отстоят от них высшие и низшие существа.
— Вот новые деньги, — сообщил Муц и показал Броучеку банкноту в миллиард крон. Капрал взял купюру и долго ее изучал.
— Здесь девять нулей, — заметил тот.
— Верно. Один триллион. Станем триллионерами.
— Триллион — это много.
— Чертовски много. Тысяча миллионов.
— Тысяча!
— Да.
— Когда я работал на ферме в Богемии, то зарабатывал десять крон. Десять! — усмехнулся Броучек и показал все пальцы на руках. — На десять крон можно было купить все, что душа пожелает. Килограмм кофе, или карты, или носовой платок, или бутылку коньяка, пару сапог, или билет в Градец-Кралове на целый день, газету, английскую шляпу, топор, мышеловку, губную гармонику, пучок гвоздик или пакет апельсинов. А когда нам платили в последний раз… какое у нас выходило жалованье?
— По пятьсот миллионов крон.
— Точно. А купить ничего нельзя было, кроме подсолнуховых семечек, да и те — сто миллионов за кулек. Может статься, оттого, что Сибирь такая большая. Может быть. Наверное, деньги тоже ничего не значат, как и версты. В Богемии как пройдешь десять верст — уже всё переменилось. А тут идешь и идешь себе тысячи верст, а всё по-прежнему. Простор, березняк да вороны. Это Масарык нарисован?
— Да.
— Хорошо нарисовал, похож. И когда же президент поможет нам домой вернуться?
— Не знаю.
Броучек шмыгнул носом и нагнулся, почесал нос о дуло винтовки.
— А может быть, ему в Праге и так хорошо. Наверное, во дворце теперь. Зря он нас бросил в Сибири, а? Наверное, и забыл про нас уже давно…
— Нет, — возразил Йозеф. — Понимаешь… когда французы, англичане и американцы собрались и решили, как им поделить империю, то каждый, кто хотел себе урвать кусок, должен был принести что-нибудь к общему столу. Расплатиться чем-нибудь ценным вроде золота, угля… или крови. А у Масарика не было ни золота, ни угля.
— Разве не было? — удивился Броучек. — А я-то думал, он богат…
— Только не такими сокровищами.
— Значит, президент решил расплатиться кровью?
— Верно.
— Нашей кровушкой!
— Точно.
— Но мы же с немцами дрались! Разве той крови не достаточно?!
— Да, в той битве мы хорошо себя показали, но теперь, когда Германию разбили, французы, англичане и американцы боятся красных.
— Потому что те расстреляли царя?
— Ну, прежде всего потому, что красные хотят поделить всю собственность.
— Ну да, слыхивал я об этом, — признался Броучек, кивая, — по-моему, правильно. Разве не так всё будет в Чехословакии, когда мы вернемся домой?
— Вряд ли, — произнес Муц. — А ты хочешь, чтобы на родине было именно так?
— Да. Сейчас у меня ничего нет. Я всегда часы хотел, как у дедушки. И пианино. А еще — костюм, как те, что англичане надевают на скачки.
— Ты забыл про патефон.
Броучек повел плечами.
— Пусть уж патефон кому-нибудь другому достанется. Но вернуться и разузнать насчет часов не помешало бы. Давно пора. С красными мы уже сражались. Все они точь-в-точь русские. Нас они сюда не приглашали. И без нашей помощи у них славно получается друг друга убивать. Наверное, Масарик захотел основать Чехословацкую империю, вроде Британской или Французской. Небось думает, если англичане могут управлять целой Индией со своего островка, то у чехов и словаков получится завладеть Сибирью.
— Нет, Масарик не может так думать.
— Ну, значит, капитан решил, — не унимался Броучек.
— Верно.
— Кое-кто говорит, что Матулу пора прибить.
— Тогда мы станем мятежниками.
— Верно.
— Капитан платит Смутному, Ганаку, Клименту, Дезорту и Бухару в долларах, чтобы стерегли его, и у них пулеметы «максим».
— Но ты бы смог вывести нас отсюда. Довести до Владивостока и без капитана.
В дверь робко постучали.
— Там пан Балашов снаружи, — пояснил Броучек, поднимаясь с кровати.