— А что, случилась революция? — поинтересовался арестованный.
— Да! — проорал Бублик и вскинул кулак.
— Полагаю, были флаги, демонстрации, смена правительства, наказания собственников, известная доля грабежей и поджогов, перераспределение земли и жилплощади, а также военно-полевые суды?
— Точно! — откликнулся Бублик уже не столь уверенно, приспустив вскинутую руку. — Всё переменилось!
— А сам ты переменился?
— Да! — ответил солдат, вновь вскидывая кулак. — Нет!.. — Рядовой хлопнул себя по лбу, ткнул в грудь, пристукнул оземь прикладом и дал Рачанскому тычка. — Я… необученный. То есть без образованнее. Но я не виноват! Все мы жертвы марионеточной австро-венгерской буржуазной образовательной системы. Имеет место множество всяких… тенденциев.
— Вид ишь ли, я простой студент, — признался Самарин, жадно насыщая легкие сизым жаром дыма, — и вовсе не революционер, за которого ты меня принимаешь. Пять лет каторжных работ… — Кирилл засмеялся, — из-за пустячного недоразумения! Но как бы там ни было, я вот как считаю: когда происходит революция, то случается она вот здесь! — Арестованный постучал себя по лбу.
— В самую точку! — воскликнул Бублик, несколько раз то привставая, то усаживаясь вновь. — Как сказал, а? Коротко и ясно. Товарищ Самарин, а как лучше всего вести внутреннюю революционную борьбу? Многие солдаты и офицеры…
— Есть люди, наделенные добродетелью от природы, — заметил Самарин.
— Точно!
— Щедрые от природы. Лишенные эгоизма, работающие ради общего блага, готовые делиться бескорыстно, а жертвовать безвозмездно. Те, кто не нуждается в руководстве.
— Правильно! Я и сам…
— А остальных нужно истребить.
— Истребить… Ага, я вижу, тут…
— Видеть — проще всего, смотреть — куда труднее. Вот в чем дело. Ежели Бога нет, то подлинной революции придется взять на себя роль кары Господней. Эмиссарам ее надлежит уподобиться посланникам неумолимой, неодолимой силы, собственной воли и предать злодеев справедливому суду. Дай закурить.
— Дай ему табачку, Рачанский!
— У меня последняя!
— Ты что, хочешь пасть по приговору справедливого суда? Дай! — Бублик вырвал самокрутку и передал узнику, тот с легкостью нагнулся над свечным огоньком и прикурил. — Дальше рассказывай, товарищ Самарин, прошу. Разъясни, как нужно уничтожать. Как распознать добродетельных людей? Не выйдет ли здесь какой ошибки?
— Непременно, — расхохотался Самарин. Перебрался на свою сторону, устроился полулежа, опершись на локоть, руками разгоняя клубы дыма перед лицом. — Пойми, я не знаю, как всё случится. Я же только студент.
Рачанский вставил:
— Но если истребители уничтожат вместе с правыми и невинных, разве их самих не нужно будет истребить?
— Заткнись! — рявкнул Бублик.
— Рачанский прав, — заметил Самарин. — В конце концов истребители перебьют друг друга, на том и успокоятся. Вот почему те, на кого возложено право судить, могут позволить себе такое поведение, что покажутся чудовищами. Ибо пребывают по ту сторону вины и правды. Они ужасны, они пугают и замараны кровью. Но вините их не более чем потоп, как бы ни страшила вас водная стихия и сколько бы подобных вам ни истребила она. Схлынут воды — и прекратится наводнение, и преобразится суша!
Бублик с Рачанским переглянулись, Бублик закивал, Рачанский, слегка приоткрыв рот, не отводил от Самарина взгляда. Опустился на пол, сел, скрестив ноги, положив поверх винтовку, внимательно разглядывая узника. Бублик, натужно пыхтя, последовал примеру товарища.
— Знаете какие-нибудь забавные сказки, анекдоты? — поинтересовался Самарин.
— ТЫ понял? — пробормотал Бублик, обращаясь к Рачанскому. — Сейчас товарищ будет веселить, вовлекать рабочих и крестьян поучительными и смешными байками!
— Вот слушайте, — начал Самарин. — Жил-был душегуб, и повел он однажды ночью в лес маленькую девочку. Темень вокруг, деревья на ветру стонут, и ни души. А девочка и говорит душегубу: «Ой, дяденька, мне страшно!» А душегуб в ответ: «А тебе-то отчего страшно? Это мне потом одному домой возвращаться!»
На несколько мгновений воцарилась тишина. Бублик сморщил лицо, плотно сощурил глаза и протяжно, сипло захихикал. Самарин, Рачанский и Муц наблюдали, как тот смеется, тряся головой, потирая глаза и хихикая:
— Надо же! Ишь ты!
В кружок, образованный тремя, встал Муц и водрузил в середину фонарь.
— Вот, — произнес офицер.