Вместо пропавших работ Лутова Анна развесила автопортреты и дагеротипы матери. Снимки прислуги девушка хотела повесить в передней, однако мать запретила, и работы разместили в людской.
С первым снегом Анна отправилась на кладбище и сфотографировала могилу сестры с торчащим иглами изморози букетом иссохших хризантем, ютящихся поодаль от креста, точно моля о приюте. Снимок девушка вставила в черную рамку, обвязала траурным бантом и хотела было повесить на место последнего портрета сестры, сделанного отцом, но мать лишь покачала головой, а потому Анна разместила фотографию на собственном туалетном столике.
Девушка ходила с аппаратом на рынок, где фотографировала старух-крестьянок в перепачканных молочной сывороткой фартуках, упиравшихся массивными костяшками в прилавок, нависая над разрушенными замками белого творога, с недоверчивыми, упрятанными за раскрасневшимися скулами взглядами. Одни закрывали лица концами платков, отмахиваясь от девушки и причитая: она-де их сглазит. Другие, смеясь, просили выслать дагеротипы почтою, а когда Анна спрашивала, куда отправить снимки, говорили: бабе такой-то — и называли село.
Анна делала портреты грузчиков, таскавших на донские баржи мешки с зерном: целая бригада остановила работу и застенчиво выстроилась в две плотные шеренги, и ни одна душа не знала, скрестить ли руки на груди или же оправить подолы рубах, или же завести руки за спину; рабочие ухмылялись, подталкивали друг дружку под локоть и перешептывались, точно девицы, покуда не осмелели и не принялись расспрашивать Анну, не замужняя ли она, нельзя ли пригласить барышню на танцы или прокатить по реке; под конец уже смеялись, пели девушке песни да подпрыгивали на одной ножке, покуда не появился из складского сарая разбуженный староста и бранью не понудил их вновь взяться за дело.
Как-то утром Анна проснулась засветло, пока солнце не иссушило речной туман, чтобы сделать снимок рыбаков в лодках, борта которых, точно лужицы ртути, окружали рыбные стайки. Установила на балконе аппарат, собираясь сфотографировать городской крестный ход: попы подслеповато щурились от ударов летнего ветра, бившего пылью, черно-белые ризы хлопали, точно с полей взмывала клином гусиная стая, а босоногий дурачок в потрепанном черном сюртуке на голое тело всё скакал задом впереди шествия, задрав голову к золотому кресту, то потирая протянутые к святому символу ладони, словно над пламенем, то хватаясь обеими руками за голову. Споткнулся, повалился навзничь, и крестный ход двинулся дальше, по человеку. Кто-то из попов походя пнул упавшего, один наступил душевнобольному прямо на грудь. В конце концов его уволокли на обочину монахини, и пока тащили, из уголка рта его стекала кровь. Положили в придорожную канаву и поспешили за крестом. Несколько минут погодя помешанный поднялся и на четвереньках отправился следом за клубами пыли.
Как-то летом 1907 года Анна отправилась запечатлевать на портреты студентов, основавших кружок любителей плавания, катания на коньках и «тихой охоты». Молодые люди и впрямь плавали, резали коньками лед и собирали грибы, но лишь затем, чтобы утаить от филеров споры о социалистических материях. Прежде Анне доводилось слышать о социалистах, название учения было у многих на слуху, хотя девушка и представляла себе сущность социализма крайне смутно: социалисты, вероятно, были аскетичны, благородны, склонны к изящным искусствам и размышлениям, быть может, даже к вегетарианству. Это были поселившиеся в лесных хижинах серьезные люди, длиннобородые мудрецы в крестьянских рубахах, женщины у них носили простые черные платья, а все свободное время последователи социалистического учения посвящали дебатам о том, как улучшить мироздание, и хотя все они происходили из состоятельных семей, пропитание выращивали и приготовляли себе самостоятельно, и даже белье стирали собственными силами, хотя то, как им удается уделять время дебатам, не имея при этом слуг, оставалось тайной. Быть может, женщины выполняли ремесло прачек, готовили пищу и выращивали картофель, в то время как мужчины предавались возвышенным спорам?
Газеты Анну не интересовали — лишь романы и стихи. Читая Александра Блока, редко понимала строки поэта, однако девушке нравились свет, цвета и образы, пусть и неясные, но утонченные, открывавшиеся в прочитанном и оставлявшие по себе смутную печаль.