Выходные не принесли никакого облегчения, затем, почти как всегда, наступило утро понедельника. И хотя я притащил на службу огроменную коробку с пончиками, этот понедельник не порадовал меня ничем, кроме новой работы.
Из-за случайной перестрелки в городе мне пришлось провести на жаре несколько бессмысленных часов. Погиб шестнадцатилетний юнец — судя по первомуже взгляду на брызги крови, его явно расстреляли из двигающейся машины. Но «явного» суждения для полицейского расследования недостаточно, вот мне и пришлось потеть на солнце, причем то, что я делал ради заполнения бланков, было опасно похоже на физический труд.
К тому времени, когда вернулся в участок, я растерял вместе с потом практически всю свою наносную человеческую оболочку и не хотел от жизни почти ничего — только принять душ, переодеться в сухое и чистое, а потом, быть может, зарезать кого-то, полностью этого заслуживающего. Естественно, мои медлительно пыхтящие мысли обратились к Вайссу, и, поскольку делать было больше нечего, лишь наслаждаться запахом своего собственного пота, я снова полез на его страницу.
И внизу страницы меня ожидала совершенно новая иконка-превьюшка.
Под названием «Декстер-рама!».
Выбора у меня, собственно, не было. Я кликнул по картинке.
Какое-то размытое пятно… затем звук горнов, что сменился неким благородным музыкальным отрывком, напоминающим о школьном выпускном вечере. Пошли кадры: трупы «Нового Майами» вперемежку со съемками увидевшей их толпы — и комментарии Вайсса.
«На протяжении тысяч лет, — выводил он, — с нами приключались страшные вещи… — Наплыв: трупы с пластиковыми масками на лицах. — Люди задавали себе один и тот же вопрос: зачем я здесь? И ответ всегда был один… — Наплыв: лицо из толпы в «Эльфийских садах», озадаченное, растерянное, и озвучка нарочито растерянным голосом Вайсса: — Не знаю…»
Смонтировано было так себе, куда хуже, чем в ранних опусах, но я постарался воздержаться от критики — в конце концов у самого Вайсса таланты в другой области, а двух хороших видеоредакторов он лишился.
«Тогда человек обратился к искусству! — с наигранной торжественностью объявил Вайсс; на экране появилось изображение статуи без рук и ног. — И искусство подарило ему лучший ответ… — Наплыв: бегун находит тела на пляже в Саут-Бич. — Однако традиционное искусство ставит нам пределы. Ведь традиционные средства, такие как масло и камень, воздвигают границы между самим художественным событием и нашим восприятием. А для нас, художников, искусство — это крушение преград! — Кадры падения Берлинской стены под восторженный рев толпы. — Такие художники, как Крис Берден и Давид Небреда, начинают экспериментировать, превращать в искусство самих себя, — один барьер долой! Но этого недостаточно, ведь для обычного, среднего зрителя… — Еще одно обалдевшее лицо из толпы. — …нет разницы между куском глины и безумным художником; барьер по-прежнему на месте. Не годится!»
На экране возникло лицо Вайсса; камеру слегка шатало, как будто он направлял ее на себя, а сам продолжал говорить.
«Нам нужно создать близость. Нужно сделать зрителей неотъемлемой частью процесса, чтобы грань исчезла. Нам нужны другие ответы на главные вопросы. Такие вопросы как: что есть правда? Где предел человеческих страданий? И самое главное… — Тут на экране появился тот ужасный, закольцованный кусок видео: Декстер Дебоширит с Дончевичем в белой кафельной ванной. — …как поведет себя Декстер, если из художника превратится в часть художественного произведения?»
Опять раздался вопль — приглушенный, но до боли знакомый. Хотя кричал не Вайсс, я уже когда-то это слышал, только не мог вспомнить где, а Вайсс уже снова был на экране, с полуулыбкой поглядывая себе через плечо.
«По крайней мере этот вопрос нам под силу, верно?» — произнес он.
А затем приподнял камеру, отвернул ее от себя и направил на какую-то дергающуюся груду на заднем плане. Изображение сфокусировалось, и я догадался, почему вопль показался мне знакомым.
Кричала Рита.
Она лежала на боку, со связанными за спиной руками и ногами, и лихорадочно ерзала. Потом опять приглушенно заорала, уже от ярости.
Вайсс рассмеялся.
«Зрители стали искусством, — сообщил он. — Аты станешь моим шедевром, Декстер! — Он улыбнулся, совершенно естественно, не натянуто. — Это будет совершенная… Декстраваганза!»