Нарциссизм, навязчивое желание оставаться в кадре и блистать мастерством были его допингом. Он и теперь не сходил с экрана, но каждое утро пытался разглядеть в зеркале признаки неминуемого дряхления. А между тем он не чувствовал себя старым. Попытки обольщения – ибо он по-прежнему хотел нравиться – теперь сводились к обедам в компании коллег женского пола, предпочтительно моложе сорока, и начинающих писательниц, чьи имена он вылавливал в прессе осенью, в начале очередного литературного сезона, а затем отправлял им восторженные послания: «Ваш первый роман – лучшее произведение новой литературы». Они всегда ему отвечали, и только после этого он в самых смиренных выражениях приглашал их пообедать в ресторан, где было на кого посмотреть и кому себя показать; они соглашались, польщенные возможностью поговорить с зубром медийного мира, у него в запасе имелся миллион забавных историй, он купался в их восторженных взглядах, дальше этого дело не заходило, и все оставались довольны.
Здание телеканала представляло собой гигантский садок, кишащий юными созданиями: журналистками, стажерками, приглашенными гостьями, редакторами, ведущими, ассистентками. Иногда он ловил себя на мечтаниях о том, как он начнет жизнь заново с одной из них, сделает ей ребенка. Их было так много, готовых обменять свою молодость на надежность и покровительство. Он мог бы ввести их в мир медиа – и дал бы им фору в десять лет по сравнению с другими, – а сам на несколько лет помолодел бы, всюду показываясь с ними и заряжаясь от них свежей сексуальной энергетикой. Он знал все это отлично, однако ему не хватало цинизма: он не смог бы назвать любовью простой бартер. Кроме того, он никогда не решился бы бросить свою тайную подругу, Франсуазу Мерль, журналистку печатной прессы, получившую в семидесятых премию Альбера Лондра за потрясающий репортаж «Забытые в Палацио» о жилом комплексе в департаменте Сена-Сен-Дени[3]. Она начинала как журналистка отдела «Общество» в крупной ежедневной газете. Затем работала репортером, выпускающим редактором, заместителем шеф-редактора и, наконец, шеф-редактором, пока не потерпела поражение на выборах главного редактора. Теперь она числилась редакционным консультантом, и это мутное название уже два года позволяло обходить молчанием больную тему – неофициальное отстранение от работы, предвещавшее скорое увольнение на пенсию, чего она так боялась, пребывая все эти два года в депрессии и лечась анксиолитиками, чтобы как-то пережить бесцеремонную попытку выставить ее за дверь, хотя она чувствовала себя еще полной сил и на многое способной.
Жан познакомился с Франсуазой Мерль – красивой, образованной, благородной женщиной, которая совсем недавно отметила шестьдесят восьмой день рождения, из-за которой он уже восемнадцать лет вел двойную жизнь, – спустя три года после рождения сына Александра, в кулуарах своей ассоциации «Право на успех»: она объединяла его коллег, желавших помочь старшим школьникам из обездоленных слоев общества поступить в учебные заведения, где готовят журналистов. Год за годом он обещал Франсуазе, что однажды они будут вместе; бездетная, незамужняя, она тщетно ждала Жана; у него не хватало духу развестись, и не столько из любви к жене – его интерес к Клер уже давно сводился лишь к семейным отношениям, – сколько из желания защитить сына, оградить от невзгод, поддержать его душевное равновесие. Александр с детства опережал сверстников в развитии, стал блестящим юношей, достиг незаурядных спортивных успехов, но в повседневной жизни по-прежнему казался Жану незрелым. Александр только что прилетел в Париж, чтобы присутствовать на церемонии в Елисейском дворце: тем вечером его отцу должны были присвоить звание великого офицера ордена Почетного легиона[4]. С тех пор как Клер объявила о разводе, он виделся с сыном только один раз. Жан заверил Александра, что все поправимо, ведь свое расставание они официально не оформили: он втайне надеялся, что жене быстро наскучат новые отношения и, столкнувшись с отвратительными серыми буднями, она вернется в супружеское гнездо. Поэтому он ничего не сказал Франсуазе: она сумела бы найти аргументы и вынудить его связать себя обязательствами, а этого ему совсем не хотелось. Он любил ее, был глубоко к ней привязан и не смог бы порвать с ней, не сломавшись сам, однако ясно сознавал, что ее время ушло. Ей было почти столько же лет, сколько ему; он не смог бы появляться с ней на публике без ущерба для своего имиджа. Из-за нее в его образе появилась бы новая черта, именуемая старостью. Его жена вызывала уважение и даже восхищение в интеллектуальных кругах, тогда как его самого часто обвиняли в беспринципности и демагогии. Клер была его козырной картой, и он, снимаясь для журналов, без колебаний позировал вместе с семьей, представал перед публикой преданным мужем, хорошим отцом, который дорожит семейным очагом и уважает труд своей молодой жены, а она ему подыгрывала, прекрасно понимая, какой толчок ее собственной карьере может дать тщательно срежиссированная постановка для прессы. Потом Франсуаза находила эти статьи и в приступе отчаяния рвала страницы драматическим жестом, вполне уместным в их интимном водевиле, заявляя, что не может больше мириться с тем, какое место он ей отводит. «Да пошел ты к черту! – разгорячившись, кричала она. – Тебе не женщина нужна, а мать! Сходи лучше к психиатру!» – и удалялась, хлопнув дверью. Весьма впечатляюще. Такие сцены разыгрывались все чаще и чаще… Мать Жана была запретной темой. Анита Фарель, бывшая проститутка и токсикоманка, родила четверых сыновей от трех разных мужей и растила их в сквоте в 18-м округе Парижа. Однажды, вернувшись днем из школы, девятилетний Жан нашел ее мертвой. Социальная служба отправила братьев в приют. В ту пору Жана еще звали Джоном, а дома – Джонни, в честь Джона Уэйна: мать обожала этого актера и смотрела все фильмы с ним. Их с младшим братом Лео взяла к себе и усыновила семья из парижского пригорода Жантийи. Теперь Лео, шестидесятиоднолетний бывший боксер, был его самым близким доверенным лицом и улаживал все неприятные делишки, которыми Жану при его статусе не следовало заниматься. В их приемной семье жена воспитывала детей, а муж работал спортивным тренером. Они любили братьев как родных сыновей. Джон не получил основательного образования, но самостоятельно преодолел все ступени карьерной лестницы в ту эпоху, когда честолюбивый самоучка не робкого десятка вполне мог добиться успеха. Когда его взяли работать на радио, он поменял документы, выбрав французский вариант своего имени, более элегантный и более буржуазный – Жан. Он мало говорил о прошлом. Раз в год, на Рождество, он собирал их всех вместе – приемных родителей, Лео и еще двух их братьев, Жильбера и Пауло, которые воспитывались в другой приемной семье, в департаменте Гар, и стали земледельцами, – на этом их общение заканчивалось.
3
Речь идет о грандиозном жилом комплексе, так называемом «Пространстве Абраксаса», построенном испанскими архитекторами во второй половине 70-х годов. Он состоит из трех корпусов – «Палацио», «Театр» и «Арка».