Катюшка знает, что если она выпьет воды, то голос у нее появится, голос пересох. Она выбегает из класса, за ней бежит Баркан и все остальные ребята… Катюшке хочется пить, в горле щекочет…
На повороте Румба фыркнула и остановилась. Кто-то схватил ее под уздцы.
— Кто такой?
Грохотов слез с телеги и старался в темноте разглядеть человека, остановившего лошадь.
— Вам что надо? Отпустите лошадь.
— Куда едешь?
— В Кулики, — ответил Грохотов, разобрав наконец, что перед ним командир-пограничник.
— С заставы?
— Да. А вы куда, товарищ командир?
— К вам на заставу. Поезжай, поезжай… Я думал, кто-нибудь из колхозников.
Лица командира Грохотов не разглядел. Уж очень было темно. Пограничник повернулся и хотел сесть в телегу, но удар по затылку лишил его сознания.
Катюшка проснулась от грубого толчка. Грохотов грудью навалился на ее лицо и крючком шинели оцарапал щеку.
— Андрюша!.. Пусти, больно… — запищала Катюшка.
Высвободив голову, она увидела наклонившегося над ней человека, он, схватив ее за волосы, нагнул… а дальше она ничего не помнила.
Анна Петровна Демьянова шла по дороге с дочерью Любой и поминутно ругалась.
Тщетно прождав до десяти часов Раису Семеновну Баркан, которая остановилась у них вчера, женщины забеспокоились и пошли на розыски.
— Тьфу ты, леший… в самую лужу. Будь ты проклят!..
— Ты смотри под ноги-то, — говорила отставшая немного Люба.
— Смотри, смотри, — ворчала колхозница. — Темень такая… куда ни смотри, все ночь…
— Мама, тут дорога на «Первомай» сворачивает.
— Не тут, дальше. Погоди-ка… Едет кто-то.
Женщины остановились. Навстречу им ехала телега. Когда она поравнялась с ними, Анна Петровна окликнула:
— Товарищ, товарищ!..
Человек не отозвался и проехал мимо.
— Чего это он? Пьяный, что ли?
— Мам, это военный, а в телеге у него другой лежит. Я видела.
— Ну, видела — и ладно. Некогда, значит, с нами разговаривать. Пойдем.
— Куда мы дальше-то пойдем?
— На заставу. Надо заявить. Может, она там осталась. Работала дотемна и задержалась.
— Там вечеринка сегодня. Демобилизованных провожают, — вставила Люба.
— Ладно. Не отставай…
— Пошли бы завтра утром… — ворчала Люба.
— Молчи. Человек, может, заблудился… А чтоб тебя! Опять в лужу… — ругалась Анна Петровна. — Ну, шагай, шагай. Теперь до заставы близко.
Женщины прибавили шаг. Вдруг Анна Петровна споткнулась и чуть не упала.
— Тьфу! Леший! Чего это? Господи, никак человек! Люба, зажги фонарь.
Девушка достала спички и чиркала одну за другой. Спички не загорались, отсырели.
— Скорей. Ну, чего ты копаешься?
Наконец спичка зашипела и загорелась.
Пряча от ветра огонек, Люба с трудом зажгла фонарь.
— Свети. Девочка какая-то…
Анна Петровна перевернула неподвижно лежавшую девочку.
— Мать пресвятая! Катюшка Никитина. Что ты, Катя! Катя… голубушка…
— Живая? — спросила дочь.
— Живая. Катя! Доченька, что с тобой? Очнись, ясынька. — Придерживая Катюшку за голову, Анна Петровна почувствовала под рукой что-то липкое.
— Чего-то голова мокрая… Ну-ка, свети. Кровь.
— Убили? — испуганно вскрикнула Люба.
— Молчи. Бинтовать надо. Давай чего-нибудь. Да вон юбку рви, нижнюю-то… Скорей, что ли, да не жалей, — торопила она дочь.
Пальцы девушки не слушались.
— Я не жалею… крепкая.
— Держи ее. Фонарь-то поставь, — командовала Петровна. — В кружках санитарных занимается… тоже… Руки-то чего трясутся. Дай-ка.
Одним взмахом она оторвала кусок юбки и принялась бинтовать, приговаривая:
— Что ты, ягодка? Кто тебя так изувечил? Катюша! Водички бы надо… Ах ты, горе…
Катюшка открыла глаза и застонала.
— Больно, девочка? Катя! Это я… Анна Петровна. Узнаешь меня?
— Тетя… мухоморы не едят… — прошептала Катюшка и снова закрыла глаза.
— Катя! Чего она сказала? Забылась опять. Люба, неси фонарь. На заставу пойдем. Ближе. Помоги-ка.
Анна Петровна взяла девочку на руки.
— Она как перышко. Свети, чтоб не споткнуться. Девочка моя, бедная.
Так они шли с километр. Руки у Анны Петровны устали. Неожиданно навстречу им из темноты вынырнула Валя Никитина.
15. На границе