— Ничего. Мы теперь тут с тобой председатели на весь лес и полные хозяева.
Ипат спустился вниз, нашел друга, похлопал его по спине.
— Ну вот… теперь мы заживем, а то одному-то тоскливо. Костер бы надо, — сказал он, заметив вырытую нишу. — Давно горячего не пил.
Лукич засуетился. Быстро зажег костер, спустился с чайником к ручью.
— Ах, я старый дурак! — сказал Ипат, снимая котомку.
— А что? — Отозвался из темноты Лукич.
— Да как же… Уложил там одного германца, а винтовку не подобрал. Неужели ты будешь с берданкой ходить…
— Невелика беда, я и с этой в обиду не дамся, — сказал Лукич, пристраивая над костром чайник.
— Нет, брат, германец — не медведь. У него оружия-то знаешь сколько.
Пока грелся чайник, рассказывал о своих приключениях другу.
— Взял на свою душу грех, шестерых на тот свет отправил, — закончил старик рассказ.
— Жалеешь? — спросил после некоторого молчанья Лукич.
— Жалею. Жалею, что мало, — ответил Ипат. Взял винтовку, обтер рукавом рубахи затвор, положил на колени. — Исправная. Я было боялся: вдруг мушка сбита или какие другие повреждения. Нет, целкая. В муху стрелять можно, не промажу.
Чайник фыркнул, плюнул из носика струей воды. Костер зашипел. Лукич ловко снял чайник обуглившейся палкой.
— Такие-то дела, Лукич. Испоганили нашу землю, — сказал, вздыхая, Ипат. — Жизнь порушили. Сколько народу мученья из-за них, проклятых.
— Тихо! — неожиданно оборвал Лукич. — Идет кто-то, — шепотом прибавил он, прислушиваясь.
Чайник сунули в шалаш. Закрыли сучьями нишу с костром. Схватили оружие.
Послышались шаги, тихие голоса.
— Заблудились. Ей-богу, заблудились. Я себе все руки поцарапала.
— Да нет… Иди за мной, чего ты все в сторону тянешь… Лезет на деревья… Ослепла.
— Темь-то какая…
— Скоро светать станет.
— Посидим здесь. Поотдохнем. Куда торопиться.
— Скоро же придем… Близко уж.
«Что за наважденье, — думал дед. — Настин голос, а другой Васькин».
— Вася, а Вася… дымом пахнет.
— Дымом? Верно.
«Васей назвала». Сердце у деда забилось сильней. «Они… одни ли только?» Как ни вслушивался Ипат, других шорохов не услышал.
Вдруг задрожали кусты. Кто-то оступился и полетел в овраг. На минуту все стихло. Затем раздался голос сверху.
— Настя! Где ты?
— Здесь… Вот, леший, провалилась.
— Зашиблась?
— Нет, мягко. Нога завязла… не вытащить.
— Настя, это овраг.
— Ну, да… Тебе всюду овраг мерещится.
Теперь дед был уверен, что невестка с внуком одни.
— Не совестно, Настя? Весь лес напугала, — громко сказал дед.
— Ой! Деда! Деда! — закричал мальчик. — Где ты, деда?
— Погоди, Васюк… не свались и ты.
Ипат перебрался к костру, убрал ветки, подкинул сучьев. Огонь быстро разгорелся, осветил старика.
— Видишь теперь, Васюк!
Мальчик, не обращая внимания на хлеставшие по лицу ветки, кубарем скатился вниз.
— Деда! Я говорил… я говорил. Я знаю дорогу, — говорил он, захлебываясь от радости.
Ипат обнял внука, усадил около шалаша.
— Настя, ну что ты там?
Женщина не отвечала. Послышался добродушный смех Лукича, и они появились вместе из темноты.
— Как ее угораздило на орешник сесть. Не поймешь, — смеялся Лукич.
Настя была немного сконфужена, но радость встречи скоро вытеснила все другие чувства. Занялись чаем.
— Как вы сюда попали? Зачем вернулись? — строго спросил Ипат.
Настя подробно рассказала, как они трое добрались с односельчанами до станции и, когда уже залезли в теплушку, Васька заупрямился. «Не поеду с вами, вернусь к деду. Все равно убегу». Как ни уговаривала его мать, он стоял на своем. Утром исчез. Настя выскочила из вагона, условилась с плакавшей невесткой, что разыщет Ваську и приедет со следующим поездом. Рассказала Настя, как она искала племянника, как нашла его. Уходить из родных мест, бросать деда на произвол судьбы ей и самой не хотелось. Поездов уже больше не было, и они решили вернуться домой. Рассказала, как они видели пожар, как попали под обстрел и как добирались сюда.
Дед выслушал молча, не перебивал, ласково погладил по голове мальчика, но сердито сказал:
— Ты что же это? Я тебе наказывал мать слушать, а ты бежал? А?
Васька молчал. Он знал, что теперь уже ничего не поправишь, никуда его не отошлют, он останется с дедом, а больше ему ничего и не надо.