— Как же. Были знакомы. Сватал за сына.
— Не попадись ему на глаза. Он теперь у нас власть. Староста. Прав больше царя имеет. Что захочет с человеком сделать, то и сделает. Ну ладно, пойдем. Темнеет.
Подруги окатились остатками воды, стали одеваться.
— Немцы в нашей бане мыться не умеют, — сказала Арина. — Я топила два раза. Смеху было. Перемазались, как черти. Белье зачернили. Жара не понравилась. Сначала-то здесь мылись, а потом шайку вытащили на ветер и на траве домывались.
— Угорели, поди? — усмехнулась Настя.
— А то как же.
— Ты ведь спроста ничего не сделаешь.
— Кому как. Кто люб, тому ничего не пожалею.
— От мужа вестей нет? — спросила Настя.
— Какие там вести. Как в воду канул. Я уж рукой махнула.
Вернувшись домой, попили чаю. Зажгли восковой огарок. На улице послышались шаги и приглушенный говор. Арина выскочила из избы узнать, кто там. Скоро вернулась.
— Наших домой отпустили. Пожар затух, — сказала она. — Теперь, Настя, держи ухо востро. Если Мельник вздумает заглянуть, на полати лезь.
— Я бы сейчас залезла. Спать охота.
— Лезь. Как бы за бельем в самом деле не пожаловали. Белье-то из Пономаревского хутора. Они туда на самолетах прилетают, а некоторые жили там.
Убрав посуду в резной некрашеный шкафик, Арина постлала себе на лавках постель. Легла не раздеваясь. Наступила тишина. Настя, вздохнув раза два, заснула. Арина лежала с открытыми глазами, закинув руки за голову. Приход подруги расстроил. Вспомнилось детство, девичество. Жалко стало своей молодости. Хотелось еще жить, что-то делать. «Вот бы в город уехать учиться, — подумала она. — Нам, бабам, теперь дорога широкая. Если жива останусь — поеду».
Стекло тонко задребезжало. Арину словно кто ужалил. Вскочила, нащупала платок в изголовье. Снова стекло задребезжало.
— Слышу, — вполголоса отозвалась молодая женщина.
Между стеклом и замазкой была воткнута иголка.
К иголке привязана навощенная нитка. Стоило пальцами слегка провести по нитке, как в избе раздавался тонкий дребезжащий звук. На улице он совсем не слышен. Так раньше пугали парни девок на Святках, когда те собирались гадать. Арина вышла в сени, спустилась на двор.
— Кто тут? Говори смелей, я одна.
Зашуршала солома, и мужской голос прошептал:
— Ариша! Сходи до вашего старосты. Кто у него там есть.
— Безногий, ты? — спросила Арина.
— Нет, красавица, обозналась. Много ухажеров заимела.
— Помелов, — узнала женщина веселого партизана. — Сейчас я. Как раз надо белье снести.
— Мы тебя здесь подождем. Немцы пришли?
— Завтра ожидаем. Большой отряд.
— Это нам все известно. Где Ипат лежит?
— В пожарном сарае.
— Ключ-то у Мельника?
— У него.
— Очень хорошо. От Вихарева ему поклон принесли.
— Ой! Смотри, Помелов, — погрозила пальцем в темноту Арина.
— Наше дело маленькое. Командир знает, что надо делать. Ему видней.
Арина вернулась в избу. Зажгла огарок. Завязала в узел приготовленное белье. Настю решила не будить. Задула свечу, торопливой походкой направилась к дому старосты.
Иван Афанасьевич только что умылся и сел за стол. Жена поставила перед ним деревянную миску жирных щей, от которых пар валил до потолка. Сын остался на пожаре.
— Обрыли всё вплоть до железной дороги, — рассказывал жене староста охрипшим от крика голосом. — Это все Вихаревские дела. Много лесу погорело. До зимы доживем, обещали мне для поставок этот участок отдать. К зиме-то подсохнет. Н-да-а… Хорошо, что ветру не было.
Жена стояла возле печки, безразлично слушая рассказ. Она не верила в победу немцев. Первые дни сильно страдала за жизнь сына и мужа. Все время ждала расплаты, потом отупела от постоянных страхов, стала относиться ко всему равнодушно, положась на Божью волю. Хозяйство вела также безразлично. Народ жалела. Иногда попрекала мужа за жадность и тайком от него возвращала отобранное добро.
Дверь распахнулась. От неожиданности испуганная Мельничиха шарахнулась к столу.
— Фу, напугала, непутевая, — сказала она, разглядев Арину.
Арина оглянулась кругом, как бы ища место, куда положить белье.
— Приятно кушать, Иван Афанасьевич! Белье вот принесла. Куда его положить прикажите?