— Подожди… Сейчас… Нет… Нет… Сейчас…
Камышин заметался по кабинету в поисках места, куда бы можно было спрятать эту страшную находку. Наконец сообразил, что в доме ее оставить нельзя.
— Вот что… Слушай меня внимательно… Пойди на кухню, открой форточку и выбрось… Впрочем, я сам… Никому… Слышишь, никому об этом не говори…
Снова раздался звонок. Георгий Сергеевич вытолкнул в столовую сына, а следом за ним выскочил и сам.
— Сейчас же спать!.. Притворись, что спишь… — прошептал он и дрогнувшим голосом крикнул: — Няня, откройте дверь!
Пока задремавшая старуха ворча надевала туфли, он прошмыгнул в темную кухню, крадучись подошел к двери черного хода, прислушался и с бьющимся сердцем снял крюк. На дворе было тихо. Размахнувшись, швырнул тяжелую связочку за забор и захлопнул дверь. “Упала в снег и глубоко утонула” — подумал он, и на душе сразу стало легче.
— Барин, там двое рабочих пришли, — сообщила нянька, встретив хозяина.
— Зачем?
— Кто их знает! Авария, может, на копях. Один-то шахтер с копей, Денисов, а другого впервые вижу.
Страх исчез, и вместо него появилось чувство жгучего стыда. Камышин прошел в спальню, нагнулся к лежавшему уже в кровати сыну, погладил его по голове и виновато сказал:
— Ничего, ничего, Сереженька… Теперь все будет хорошо. Не думай об этом. Постарайся забыть. Там пришли рабочие…
В кабинет он вернулся спокойный, причесанный, без малейшего признака пережитых волнений.
С рабочими он держал себя всегда просто, непринужденно, но никакого панибратства не допускал, стараясь быть требовательным и справедливым. Несколько снисходительно-барский тон давал понять им разницу в положении. Он был убежденным демократом, но высшее образование делало его на много голов выше, и это должно чувствоваться. Камышин любил быть учителем-наставником и, когда это было можно и удобно, — разъяснял, поучал. Рабочие, как ему казалось, ценили и уважали его.
Увидев Денисова, он с достоинством пожал ему руку, а незнакомцу приветливо кивнул головой. Острый, изучающий и чуть насмешливый взгляд мужчины, взгляд, проникающий в самую душу, какой бывает у волевых людей, не понравился инженеру. “Что ему надо от меня?” — подумал он и сделал широкий жест рукой.
— Садитесь, пожалуйста.
— Нам некогда, господин инженер, — сказал Денисов и, понизив тон, неожиданно спросил. — Никто нас не услышит?
Камышин насторожился. Такое начало ничего приятного не сулило, а нервы его и так были растрепаны.
— А что случилось? Говорите, пожалуйста; дома только дети и прислуга. Все они спят.
— Меня вы знаете, господин инженер, а это товарищ приехал из Перми с поручением. Дело к вам есть. Секретное.
— Я слушаю… Что за дело? — сухо спросил Камышин.
Бородатый мужчина подошел к двери в соседнюю комнату, приоткрыл ее и заглянул. Успокоившись, он вернулся назад и, пристально глядя в глаза Камышина, твердо сказал:
— Вы храните революционную тайну!
Теперь вся кровь бросилась в лицо инженера. В первый момент он даже не нашелся, что ответить.
— Что такое? Не понимаю…
— Вы храните революционную тайну, — повторил тот.
— Вы с ума сошли! Я-а? Тайну? Какую тайну? — возмутился вдруг Камышин, но, вместо того, чтобы забегать по кабинету, как это он делал в минуты сильного волнения, беспомощно сел в кресло.
— Господин инженер, не опасайтесь, — успокоил его шахтер. — Это надежный человек, проверенный. Сами понимаете… Я не привел бы к вам, если б не надеялся…
— Вы знаете, где спрятана наборная касса типографии и станок. Сегодня же ночью шрифт… Главным образом шрифт надо вывезти отсюда. Мне поручили доставку, — спокойно и четко сказал Непомнящий и, подумав, прибавил: — Типография здесь не нужна сейчас. Очень хорошо, что вы ее сохранили!
Камышин сидел в кресле и закрыл лицо руками, словно плакал.
— Нет, нет… Я ничего не знаю… Мне некогда… Да что же это такое?.. Скоро придет жена… — жалобно заговорил он, поднимаясь.
Денисов загородил ему дорогу.
— Господин инженер, революция вам приказывает! Какие могут быть разговоры! — сурово проговорил он.