«Нет, нет! — с ужасом отмахивался Иван Петрович от возникающих в голове упреков. — Просто я не хотел „выносить сор из избы“, не хотел подводить начальника управления, — оправдывал он себя. — Если сказать правду, отвечать пришлось бы Алексею Николаевичу, как ответственному, номенклатурному работнику».
Пришлось искать другую причину.
«Нет. Конечно, дело не в Харитонове, — думал он. — И не надо щадить себя. Просто я боялся за свою шкуру. Испугался мести со стороны Куликова».
Но и этот довод рассыпался сразу, как только он вспомнил Угрюмова.
«Разве дал бы тот меня в обиду…»
В конце концов Иван Петрович, так ничего и не поняв, успокоил себя тем, что решил: «Если я и не сказал правды, то только потому, что совещание происходило во сне. А во сне человеку трудно управлять собой. И это я докажу наяву. На первом же собрании».
Покончив с этим вопросом, Прохоров снова вернулся в исходное положение. Почему же все-таки он видел во сне Сталина?
Вряд ли наш герой сам разберется в этом, еще более сложном вопросе. Надо ему помочь. Мне кажется, что сон Ивана Петровича явился своего рода отзвуком… Дело в том, что не только Иван Петрович, но и многие другие патриоты, встречаясь с каким-нибудь безобразием: бюрократизмом, жульничеством, очковтирательством, мысленно думали: «Вот если бы об этом узнал Сталин?..» Ну, а от мечты до сна один шаг.
А ведь находились и такие, которые, отчаявшись добиться справедливости или укрощения самодуров своими силами, не только мечтали, но и писали Сталину. И даже получали ответ. Правда, ответ, как правило, приходил от того самого самодура, на которого человек жаловался, потому что письма пересылались ему без всякой задержки.
Ну что ж. Это вполне понятно. Надо полагать, что писем было немало, и не мог же Сталин сам разбираться во всем. С другой стороны, пересылая письма по адресу виновника, он был уверен, что руководитель узнает о своих безобразиях и, само собой разумеется, постарается их исправить.
Когда поезд подошел к Финляндскому вокзалу, Иван Петрович совершенно успокоился и, не спеша, снял свой чемодан с полки.
В первый момент ему показалось, что чемодан почему-то стал тяжелей. Но мало ли что может показаться после такого сна…
21. Возле будки
Выйдя из вагона, Иван Петрович внимательно оглядел всех стоявших на перроне людей, надеясь среди встречавших увидеть Сергея Васильевича, но сообразив, что они не условились о дне и часе возвращения, направился к телефону-автомату, чтобы предупредить о своем приезде. Возле будки стояло два человека.
— Вы последний?
— Гражданин, я попрошу вас не оскорблять меня! — сухо ответил мужчина в фетровой шляпе. — Я никогда не был последним.
— Извините, но я ничего плохого не хотел сказать. Вы стоите в очереди к телефону последним?
— Не последний, а крайний! — с раздражением поправил его мужчина.
Иван Петрович невольно вспомнил язык своей соседки, с которой никогда не связывался, но здесь решил не уступать, тем более что делать в очереди было нечего.
— Позвольте! Что же получается? — с наивным недоумением спросил он. — Стоят в очереди два человека, и оба крайние…
— А почему оба? — живо заинтересовался второй.
— Вы крайний спереди, а он крайний сзади.
— Правильно, — подумав, согласился крайний спереди. — Я первый, он второй… И можно сказать — оба крайние.
— Ничего не значит! — упрямо заявил крайний сзади. — Но последним я никогда не был и не буду.
— Последним вы были, пока я не подошел, — не отступался Иван Петрович. — Сейчас я последний.
— Пожалуйста! Если вам нравится быть последним… Пожалуйста! Ваше дело.
— Не последним, а последним в очереди. Вы плохо знаете русский язык.
Мужчина повернулся к плановику, сдвинул шляпу на затылок, оглядел его круглыми глазами с ног до головы, но ограничился только одной фразой:
— Дурак ты и больше ничего!
Иван Петрович почувствовал, как у него внутри начинает закипать, но сдержал себя, тем более что дальнейшее развитие спора призывало к действию. Словесные доказательства были грубо исчерпаны последней фразой.
Из будки автомата вышла молодая женщина с каракулеподобными, плохого качества волосами, и ее место занял крайний спереди.