— Милости просим.
Теплота, свет, уют сразу разморили Баркан. На улице она еще кое-как крепилась и двигалась, но сейчас почувствовала себя совершенно обессиленной.
— Очень устала, — сказала она. — Нельзя ли у вас переночевать?
— Что ж, места в избе хватит, — отозвался старик.
— Я заплачу, сколько будет стоить.
— За деньгами не гонимся.
Раиса Семеновна сняла шляпу и перешла к столу.
— Вы меня извините, — сказала она, виновато улыбаясь. — Устала очень… С шести часов утра на ногах. Нельзя ли у вас молока купить?
Геолог села на лавку, облокотилась на стол и сразу задремала.
— Ульяна, покорми человека.
— Щи от обеда остались — хотите?
— Молока просит, — буркнул дед.
Баркан открыла глаза.
— А? Да… лучше молока и кусок черного хлеба. Я очень устала… Глаза слипаются… Вы извините.
Ульяна подняла половицу и спустилась в подпол.
— А вы откуда идете? — спросил дед.
— Что? — не расслышала Баркан. — Я? Раиса Семеновна, а фамилия моя — Баркан.
— Как? — переспросил Ипатыч.
— Баркан, — повторила она.
— А дедушку Ипатычем зовут, — вставила Катюшка.
Дед сердито посмотрел на нее.
— Не встревай! Где у тебя грибы-то?
— Грибы? Ой! Да я их в лесу оставила.
— Эх, ты! Ротозея!
— Сбегать?
— Куда ты побежишь на ночь-то глядя?
— Дед, а Валя уехала?
— Неужели тебя ждать? Вон, на кровати тебе приданое оставила — тряпок целый воз.
Катюшка мигом очутилась на кровати и с увлечением занялась разборкой цветных лоскутков. Баркан дремала. Ульяна вылезла с кринкой молока, поставила ее на стол, достала стакан и полкаравая хлеба.
— Пейте, гражданка, — тронула она за рукав уснувшую «нарушительницу».
— Что? — очнулась Баркан. — Ах, спасибо!
— Яиц не хотите? Сварю, — предложила Ульяна.
— Нет, спасибо…
Раиса Семеновна налила в стакан холодного молока, с трудом отрезала ломоть хлеба и принялась за еду. Дед исподлобья наблюдал, не спуская глаз, за каждым ее движением.
7. В темноте
Темнота наступала быстро. Точно кто-то громадной рукояткой реостата постепенно выключал свет. Деревья принимали причудливые формы, а яркая полоса на западе придавала всему пейзажу сходство с театральной декорацией.
— Очень похоже на театр, — заметил Грохотов. — Пришлось мне однажды месяца два работать в театре по электричеству.
Валя оглянулась. В темноте она не могла разглядеть лица мужа.
— С завода посылали работать. Большое представление готовили. Завод был подшефный, — объяснял Андрей.
Но Валя не слушала. Мысли ее были далеко. Завтра утром она уедет в незнакомый город, начнется новая жизнь. Какая? Раньше, когда они говорили с Андрюшей, гуляя по этим дорогам, все было так ясно и просто. Она начнет учиться, он работать. Вечерами они будут ходить в кино или театр.
А вот сейчас наступающая перемена показалась далекой и ненастоящей. И как ни старалась Валя, но никак не могла почувствовать прежнюю ясность. На душе было тоскливо. Может быть, виновато в этом прощанье с матерью и дедом? А тут еще темнота, ночь, холодно. Валя расплакалась бы, но ласковый, добрый голос и легкое поскрипывание сапог идущего рядом бесконечно дорогого ей человека ободряли ее.
— Что ты загрустила-то? — спросил Андрей.
— Привыкла здесь, ну и не по себе как-то. Деда стало жалко. Умрет он скоро, Андрюша.
— Вот тебе и раз!.. Если так рассуждать, все умрем в конце концов. Профессорша нам лекцию читала, так она хорошо говорила насчет смерти. Ничего, говорит, не умирает, а только видоизменяется… Я не помню сейчас, а только у нее хорошо выходило, в общем, что мы, значит, бессмертные…
Помолчали.
— Я думаю, как мы там устроимся в городе, — сказала Валя. — Оставался бы ты в армии служить. Ведь все равно война скоро.
— Я думал об этом. Да соскучился, понимаешь, по работе. Ребята пишут — новый цех пустили.
— Куда он денется?
— Нет, Валя, раз решили — надо ехать.
Валя прислушалась.
— Лесопилка кончила, — тихо сказала она. — Значит, динаму пустили, наши свет зажгли. Катюшка, наверно, пришла. Надо было ее с собой взять на вечеринку. Обратно с девчатами бы вернулась.
И точно в ответ зазвенел женский голос:
— Во как! — усмехнулся Грохотов.