Глава десятая НАРОДНЫЙ КОМИССАР КРАСИН
Леонид Борисович Красин был одной из самых ярких и талантливых фигур первого периода советской власти. Это был очень своеобразный человек, и он даже внешностью выделялся среди тогдашних коммунистов, соратников Ленина. Высокий, смуглый, с живыми и широкими жестами, он повсюду обращал на себя внимание. Аккуратно подстриженная бородка клином удлиняла его продолговатое лицо с высоким лбом и черными с проседью волосами, гладко причесанными на пробор. Когда он улыбался, обнажались прекрасные белые зубы, а ямочка на щеках углублялась, делая его лицо еще более привлекательным. В его умных, хитровато сверкавших глазах серьезность чередовалась с задорным весельем: посмотрев на Красина, можно было представить себе, что он, наверное, в детстве был шалуном и проказником. Он всегда был отлично одет, его галстук соответствовал цвету костюма и рубашки, и даже булавка в галстуке была воткнута как-то особенно ловко и щегольски. Он никогда не носил валенок, несмотря на лютые морозы, и не сидел в полушубке, как все его коллеги, в нетопленых помещениях в холодные зимы гражданской войны. Красин был активным большевиком еще до первой революции и во время ее, в 1905-6 гг., когда он близко сошелся с Лениным. В последовавшие затем годы реакции он несколько отошел от активной революционной работы. Будучи вынужден покинуть Россию, он, начиная с 1908 г., служил в Берлине у Симменса и Шуккерта инженером-электротехником. В 1912 г. этот концерн, имевший в России свои заводы, послал его в Москву. Когда в 1914 г., в начале войны с Германией, все немцы были устранены с руководящих постов в русской промышленности, Красин сделался управляющим всеми заводами Симменса и Шуккерта в России. Революция застала его в Петербурге на этом посту, обеспечивавшем ему блестящее материальное положение. После Февральской революции 1917 г. я неоднократно встречался с Красиным в Петербурге в доме наших общих друзей Названовых. В ту пору Красин отзывался очень отрицательно о позиции, занятой Лениным и его группой, хотя лично поддерживал с ними связь, тем более, что он был старым другом Елизарова, мужа сестры Ленина. В то время - в период Временного Правительства .- он считал политику Ленина «бредом утописта» и говорил, что она приведет большевиков к страшной катастрофе. В предвидении этого он решил отправить свою семью за границу, и, действительно, в июле 1917 г. устроил жену и детей в Норвегии. Весной 1918 г. он посетил их в Скандинавии и поехал обратно через Берлин. В этот момент Адольф Иоффе вел в Берлине переговоры по разным экономическим вопросам и привлек к ним Красина, в качестве консультанта. Перед отъездом из Германии в Россию Красину довелось - как он сам потом рассказывал - побывать в германской военной ставке, куда его пригласил генерал Людендорф, желавший побеседовать с ним. Красин описывал, как его, с завязанными глазами, отвезли на автомобиле за сотни километров от границы. Разговор с Людендорфом продолжался два часа, причем Красин излагал разные претензии советского правительства. Людендорф был немногословен, и сущность его речей сводилась к одному: - Нам нужен ваш хлеб, и если вы хотите просуществовать, вы должны заботиться о том, чтобы наша армия была сыта. С возвращением Красина в августе 1918 г. в Москву, началась очень активная работа его в правительственной верхушке. Большевики говорили тогда, что в лице Красина они приобрели одновременно крупного коммуниста и хорошего спеца-экономиста. Он сперва заведывал снабжением армии, а потом был назначен наркомом путей сообщения. Красин был по натуре индустриалистом; считал, что главная беда России в ее отсталости и разделял в этом вопросе взгляды М. Горького. Когда всплыла идея электрификации страны, увлекавшая Ленина, она пришлась очень по душе и Леониду Красину. В этом проекте он видел не только чисто-технические возможности, но и средство для преодоления политической и культурной отсталости крестьянской массы. В кулуарах Съезда Советов, где Ленин выступал с первым докладом о большом плане электрификации, мне пришлось наткнуться на группу собеседников: Ленина, Милютина, Красина и некоторых других. Ленин говорил: - Электричество заменит крестьянину Бога. Пусть крестьянин молится электричеству, он будет, больше чувствовать силу центральной власти - вместо неба. Вскоре по приезде Красина в Москву, я был у него в гостинице «Метрополь». Он мне говорил, что понимает, как трудно сейчас работать; но революция идет своими путями, и для России не может быть другого выхода. - Страна нуждается в сильной власти,- говорил Красин. - Необходимо очистить русского мужика от наросшей на нем коросты. Этого в перчатках сделать нельзя. Приходится ломать и уламывать. Все спецы должны нам в этом помогать. Всякий бойкот только на пользу реакции. В заключение он заявил, что его задача - привлечь к работе всех лояльных спецов некоммунистов, и пригласил и меня принять в ней участие. Многочисленные связи Красина с самыми различными общественными слоями, его близость к Ленину, его знакомство с бывшими капиталистическими тузами, его свобода в обращении и критические замечания о власть имущих и, наконец, его необыкновенное умение обращаться с людьми - создали ему очень скоро особое положение в Москве. Он сделался притягательным центром для групп и отдельных людей самых противоположных настроений и направлений. Ленин ценил в нем, прежде всего, синтез настоящего большевика с хозяйственным специалистом: это было то, чего Ленин напряженно искал и долго не мог найти. Ленин считался и с тем, что капиталисты платили Красину большие деньги, и что с Красиным «не стыдно» было появиться в буржуазном обществе.
- Вот видите, - говорил Ленин в интимном кругу, - Красин будет за границей лишним доказаательством того, что мы не просто фантазеры, книжники и голоштанники. Ленин стал постепенно направлять к Красину на разрешение все вопросы внешней и внутренней экономики, а затем начал привлекать его и к обсуждению общеполитических проблем. Высокая оценка Красина Лениным была очень скоро принята всей коммунистической верхушкой. - Наш Леонид Борисович, - говорили ответственные коммунисты, - тоже спец; но спец не чужой, не буржуазный, а твердокаменный большевик. Сам Красин всячески подчеркивал свой европеизм и всем своим поведением давал понять рядовым коммунистам, что он, мол, не бесправный русский спец-интеллигент, а один из тех, кто творил большевистскую революцию, -когда многие из вас под стол пешком ходили». Он часто намекал, что добровольно вернулся из Германии в Россию, пошел на материальные лишения и даже расстался с семьей, которая не хотела возвращаться на родину. Большое влияние оказывал Красин на круги интеллигенции за пределами коммунистической партии. Он сделался центром притяжения для тех инженеров и экономистов, которые некогда, в молодости, сочувствовали большевистскому течению, но впоследствии от него отошли. Им гораздо легче было сойтись с Красиным, чем с Троцким или Лениным. Я часто встречал у него Кржижановского, Старкова и др. Благодаря Красину, они постепенно возвращались к активному сотрудничеству с правящей партией и выдвигались на очень видные посты. К Красину, кроме того, тянулись крупные беспартийные инженеры - люди не политические, но настроенные антикоммунистически. Они были выброшены революцией за борт и ютились где-то на задворках хозяйствен-ных учреждений в качестве безмолвных консультантов и второстепенных сотрудников. Многие из них знали Красина и раньше, встречаясь с ним в банках, в приемных у директоров разных предприятий и пр. Теперь они приходили к Красину и начинали обычно с напоминания: - Помните, Леонид Борисович, как мы встречались с вами в Русско-Азиатском Банке? или, быть может, у Путилова?.. Дело в том, что Красин был до революции не только директором заводов Симменса и Шуккерта в России, но также и директором крупного машиностроительного завода общества «Барановский», и через финансировавший банк его связи и знакомства простирались очень далеко. Такие тузы русской промышленности, как председатель Казанской железной дороги, председатель Нижегородского биржевого комитета, главные инженеры Сормово-Коломенских заводов, наконец, вся головка петроградской тяжелой индустрии - все они толпились в приемной у Красина. Наконец, там же можно было встретить и дельцов сомнительной репутации, спекулянтов военного времени, людей, которые до революции были в услужении у больших промышленных концернов для устройства всяких дел с военными и всякими другими ведомствами, для получения заказов, закупки товаров и пр. Вокруг Красина группировались и деятели артистического мира, тем более, что брат его, Борис, был связан с театром, а русские художники и артисты того времени мечтали о возобновлении связей с Европой. Через Красина можно было познакомиться с разными европейцами, которые по приезде являлись прежде всего к нему. Многие очень видные деятели театра и искусства носились в 1918-1919 гг. с идеей показать Европе русское искусство. Это должно было, по их мнению, служить одним из средств для прорыва блокады. На-сколько мне помнится, сама Гельцер, известная русская прима-балерина, очень энергично работала в этом направлении. Многие артисты и артистки являлись ко мне с запис-ками от Красина: они нуждались в топливе, а топливо было в моем ведомстве. Поэтому и в моей приемной часто сидели и народные артисты, и прима-балерины, и даже их очень аристократические в прошлом мужья. Они умоляли о дровах - и приглашали «на борщок». Немало было среди них и таких несчастных, которых Чека сумела завербовать на службу; и каждый раз, получая такое приглашение, я должен был думать про себя: - Не ловушка ли это? Красин обладал особым свойством говорить с каждым человеком так, как тому было приятно, и многие изливали ему свою душу, видя в нем не большевика, а «своего человека». Он, действительно, оказывал немало услуг, особенно по отношению к Чека, которая тогда свирепствовала. Он держал себя с Чека очень независимо, и мне приходилось слышать, как он повелительно требовал по телефону: - Освободите немедленно такого-то, он мне необходим для работы. Я за него ручаюсь! Беседуя со своими беспартийными посетителями и сотрудниками, он говорил о коммунистической власти в третьем лице:«они», , которым противоставлялись «мы». Конечно, в разговоре с Кремлем, с Чека или с другими коммунистическими учреждениями, он те же местоимения употреблял в обратном смысле. Но и в частных беседах со спецами, он любил подчеркивать, что Ленин занимает особое положение и что к Ленину можно относиться с полным доверием: - Он не то, что прочие коммунисты-головотяпы. Популярность Красина среди некоммунистов имела для него неожиданные последствия. Однажды к нему явилась жена офицера, арестованного Чека по обвинению в сотрудничестве с белогвардейцами; она просила о заступничестве. Красину удалось вызволить арестованного, но знакомство с этой женщиной кончилось тем, что она покинула мужа и сблизилась с Красиным. Этим объясняется то, что Красин принадлежал к числу очень немногих наркомов, живших не в Кремле. У себя на дому он не принимал никого, кроме Авеля Сафроновича Енукидзе, секретаря Центрального Исполнительного Комитета. С Енукидзе Красина связывала давнишняя тесная дружба, еще с тех пор, как Енукидзе работал у него в Баку в качестве электротехника, чуть ли не за пятнадцать лет до революции. * * * В первый период своей работы Красин должен был оказывать немало покровительства частному капиталу, к которому приходилось тогда обращаться за помощью в самые трудные моменты. Почти все представители русского капитализма разбрелись в разные стороны: многие из них бежали за границу, другие перешли на положение мелких служащих и стушевались. Среди тех частных предпринимателей, которые готовы были с нами работать не в качестве спецов, а в качестве капиталистов, было немало ловкачей, пройдох и даже просто мошенников. Они многим рисковали, обманывая и власть и население, и ставили себе целью быстро нажить капиталец и исчезнуть с ним бесследно. Конечно, не все были таковы, но на об-щей массе их лежала печать легкомысленного и беззастенчивого авантюризма. Однако, их услугами приходилось пользоваться в некоторые критические периоды. Когда Красин был наркомом путей сообщения, то для заготовки дров им был создан Центржелезком, во главе которого он поставил бывшего товарища министра Временного Правительства Тахтамышева. К заготовке дров пришлось привлечь частных предпринимателей, и здесь, в ведомстве Красина, им дали гораздо больше вольностей и прав, чем, например, у меня в Главлескоме. Красин собрал в этом учреждении множество старых спецов железнодорожного дела, которым он доверил это учреждение. Когда я делал попытки регулировать работу этих частных заготовителей и поставить ее под контроль, они всячески мне противодействовали и возмущались моим «коммунизмом». Впоследствии, впрочем, этому аппарату пришлось дорого поплатиться. Ряд заготовителей разъезжал по железным дорогам с карманами, набитыми специально для них заготовленными «керенками», с грузами продовольствия, в сопровождении специально приставленных к ним комиссаров. Некоторые из заготовителей, работавших на дорогах, граничащих с Польшей, не удержались от соблазна и, вместе с «керенками», грузами продовольствия и даже комиссарами, переехали по ту сторону границы и бежали навсегда из России. Заняв в 1918 году пост народного комиссара торговли и промышленности, Красин должен был руководить внешней торговлей. В то время о внешней торговле можно было говорить с большой натяжкой: блокада Советской России, объявленная союзниками, была еще в силе; никакие серьезные сделки ни с союзниками, ни со странами нейтральными, ни с Германией не были возможны. А так как нужда в целом ряде товаров, которых Россия не производила, была очень велика, то те или иные советские учреждения, в особенности Чека, старались добывать их путем контрабандной торговли на границах. Предприимчивые молодые люди отправлялись в пограничные районы, снабженные бумажными деньгами (более надежные коммунисты получали для этих операций драгоценности), и, пользуясь услугами профессиональных контрабандистов, приобретали кое-какие заграничные товары, например краски и т. п. Конечно, все это носило очень случайный характер, вся работа была вне контроля, да и размеры всей этой государственной «внешней торговли» были весьма мизерны. Красину пришлось начать с централизации разнообразных отделов всевозможных советских учреждений, занимавшихся этим делом: он сделался, так сказать, шефом государственной контрабанды. К группам молодых людей он приставил кой-кого из старых коммерческих дельцов, которых он знал по прежним временам, ибо ни опыта, ни знания товаров у работников «внешней торговли» не было. Эти дельцы оказались весьма полезными и проявили немалые способности на первых порах государственно организованной борьбы с блокадой. Они скоро нашли пути и в ведомство финансов, в частности в его отдел хранения государственных ценностей, и в Чека, и вообще проявили большое рвение. Всегда ли оно было бескорыстно - вопрос иной…