Глава восьмая ТРОЦКИЙ И СТАЛИН
Однажды, в 1920 году, я был вызван в поезд Главного Военного Комиссара Л. Д. Троцкого, накануне его отъезда на Урал для превращения частей Красной Армии в трудовые батальоны. Речь шла о заготовке древесного топлива для уральской металлургической промышленности, работавшей в то время исключительно на древесном угле. Так как на мне лежали ответственные обязанности по заготовке топлива для всей страны, я не мог сопровождать Троцкого в его путешествии. Поезд его был настоящим «красным ноевым ковчегом»: там были специалисты по всем отраслям хозяйства, набранные из самых разнообразных учреждений, несколько десятков крупных большевистских деятелей, военные, инструктора. В него грузили продовольствие, орудия производства, машины и пулеметы. Работа кипела: только что вернувшиеся с фронта гражданской войны победоносные красные командиры хотели показать «штафиркам-хозяйственникам», как надо действовать. Это был тот самый, уже ставший знаменитым, военный поезд Троцкого, о котором он писал следующие строки в октябре 1920 г., отправляясь в Крым против армии генерала Врангеля: «Наш поезд снова держит путь на фронт. Бойцы нашего поезда были под стенами Казани в те тяжкие недели 1918 года, когда шла борьба за Волгу. Эта борьба закончилась давно. Советская власть приближается к Тихому океану. Бойцы нашего поезда с честью дрались под стенами Петрограда... Петроград уцелел, и в его стенах перебывало за последние годы немало представителей мирового пролетариата. Наш поезд не раз бывал на западном фронте. Ныне с Польшей подписан предварительный мир. Бойцы нашего поезда были в степях Дона, когда Краснов, а затем Деникин наступали с юга на Советскую Россию. Дни Краснова и Деникина прошли давно. Остался Крым, который французское правительство превратило в свою крепость. Белогвардейским гарнизоном этой французской крепости командует вольнонаемный немецко-русский генерал барон Врангель. В новый поход отправляется дружная семья нашего поезда. Да будет этот поход последним». Фактически, крымская кампания и оказалась последней главой гражданской войны. Когда Троцкого спросили, как он хочет назвать свой поезд, он ответил:«Поезд победы». Он хотел, чтобы слава этого поезда перешла также и на экономический фронт. Я сидел в одном из отделений вагона Троцкого и обсуждал вопрос о топливе с рядом военных специалистов, когда вдруг раздался звонок: к телефону вызывали Пятакова, старого заслуженного большевика, о котором Ленин, в своем завещании, отзывался, как об одной из надежд коммунистической партии. Он состоял членом Революционного Военного Комитета южного фронта и других. Пятаков нервно схватил трубку, ответил:«Слушаюсь!» и поспешно стал напяливать на себя все свое военное обмундирование. Он туго затянул пояс, надел шашку, пристегнул кобуру с револьвером и, не глядя на нас, промолвил:«Лев Давидович любит пафос дистанции... Вероятно, он прав». Эту дистанцию между собой - вождем Красной Армии - и своими подчиненными Троцкий соблюдал весьма строго. Он всегда подчеркивал это, но не как свое личное превосходство, а как свое особое положение. Мне не раз приходилось замечать эту черту его характера на заседаниях Совета Труда и Обороны, на которых он появлялся, когда приезжал в Москву с фронта. Нужно сказать, что для некоммунистов, занимавших руководящие посты в государственной машине, заседания Совета Народных Комиссаров и Совета Труда и Обороны, на которые их иногда приглашали, были особенно интересны и поучительны: там проявлялись взаимоотношения вождей и отражались тайные процессы, закулисные столкновения и личная борьба, происходившие внутри ведущей коммунистической головки. Главные решения принимались не здесь, а в Центральном Комитете коммунистической партии, позднее в Политбюро. Совет Народных Комиссаров и Совет Труда и Обороны были рангом ниже, хотя они и соответствовали тому, что в буржуазных странах называется кабинетом министров. Только текущие, так называемые, деловые вопросы ставились здесь на обсуждение, после того как принципы были заранее установлены партийными органами. Но вполне естественно, особенно в горячие моменты той эпохи, что в процесс практической работы врывались отголоски больших политических вопросов и тех споров, которые они возбуждали в высших партийных учреждениях. На заседаниях СТО всегда председательствовал Ленин, а членами СТО были лишь те наркомы, которые ведали экономическими и военными делами. Это были, большей частью, соратники Ленина еще по нелегальной большевистской партии, как, например, Рыков, Каменев, Цюрупа, Шейнман, Сокольников и др., - все «птенцы гнезда Ленина». Являлись на заседания также их помощники и сотрудники, подчас и некоммунисты, делавшие доклады по своему ведомству. Особое положение занимали только Троцкий, Дзержинский, а отчасти Красин. Это чувствовалось хотя бы потому, что их появление во время заседания немедленно прерывало намеченный порядок дня: тотчас же начиналось обсуждение вопросов, связанных с их деятельностью. Быть может, это объяснялось тем, что вопросы военные и внутренней политики были важнее многих других; но тут сказывалось также исключительное значение этих людей, как руководителей Советского государства. Любопытна еще одна подробность. На заседании все друг друга называли по имени или по партийной кличке старого времени. К Дзержинскому обращались иной раз официально, по имени и отчеству, но иногда и более фамильярно: товарищ Феликс. Что же касается Троцкого, то к нему никто иначе не обращался, как официально: Лев Давидович. У него было особое положение. Недавно еще противник большевизма, он заставил уважать себя и считаться с каждым своим словом, но оставался все же чуждым элементом на этом собрании старых большевиков. Другие народные комиссары, вероятно, ощущали, что ему можно простить старые грехи за нынешние заслуги, но окончательно забыть его прошлое они никогда не могли. Ленин, со своей стороны, уважал и подчеркивал не только военные, но, главным образом, организационные таланты Троцкого. Видно было, однако, что это вызывало подчас среди сотрудников Ленина некоторое недовольство и ревность. Ленин, вероятно, ценил революционный темперамент Троцкого и помнил его роль в подготовке и осуществлении захвата власти в октябре 1917 года; кроме того, всем было отлично известно, что Троцкий фактически создал Красную Армию и, благодаря своей неутомимой энергии и пламенному темпераменту, обеспечил ее победу над белым движением. Вообще, в борьбе против контрреволюции и иностранной интервенции Троцкий всегда был на первом плане. В то время Ленина называли «мозгом и волей революции», а Троцкого -«ее разящим мечом» Это пышное определение вполне соответствовало той несколько театральной шумихе, которой он любил окружать свои выступления. Чувствуя за собой поддержку Ленина, Троцкий на заседаниях, где я его наблюдал, держал себя обособленно, говорил очень авторитетно, а по мере того, как развивались его успехи на фронте, в его поведении появилось даже нечто вызывающее. Эти вызывающие нотки звучали в особенности по адресу, так называемых, хозяйственников, которые в ту пору никакими успехами похвастаться не могли. Они должны были снабжать армию, работа их оказалась неудовлетворительной с точки зрения как армии, так и гражданского населения. Стрелы Троцкого попадали, главным образом, в руководителей хозяйственных учреждений. Троцкий как бы говорил на этих заседаниях: - Вот, погодите, мы сначала расправимся с белогвардейцами, а тогда двинемся наводить порядок внутри страны. Я помню первый конфликт между Троцким и Политбюро. Речь шла о том, будто бы Главный Штаб Армии давал одни распоряжения, а Царицынский - другие, следуя принципу:«власть на местах». В этой борьбе будто бы «места» имели неофициальную поддержку Сталина. Так как Сталин в это время был членом Совета Южной Революционной Армии и находился в Царицыне (впоследствии Сталинград), между тем как военные распоряжения исходили из центра, то есть от Троцкого, конфликт очень быстро принял острую форму. Наконец, Троцкий потребовал отзыва Сталина с южного фронта. Политбюро вначале постановило не делать этого, но по настойчивому требованию Троцкого Сталин все же был отозван. В руководящих партийных кругах говорили тогда с раздражением, что Троцкий якобы начал контрреволюционную дезорганизаторскую работу и не желал подчиняться решениям партии.