Большинство партийных вождей было тогда на стороне Сталина, но не из любви к нему, а из антипатии к Троцкому. На тех заседаниях, где я участвовал, можно было отчетливо видеть разницу между Лениным и Троцким. Ленин был вождем, в задачи которого входило не только руководить, но также и сглаживать противоречия и шероховатости; иной раз казалось даже, что деятельность его полна компромиссов и уступок. Радек сказал о нем:«Ленин, как истый марксист, принимает решения на основании фактов, а уже только потом строит теорию, объясняющую эти решения». Между тем, Троцкий никогда не сгибался, всегда был полон уверенности в том, что он не только знает, чего хочет, но знает также, каким путем надлежит идти цели. Когда докладывали Ленину - он слушал и прислушивался, Троцкий же выслушивал. Он всегда давал понять, что знает больше собеседника. Это происходило, вероятно, оттого, что он был «властителем масс», мог их двигать на подвиги. Он сам описал подобный эпизод в своей автобиографии:«...Проезжая через Рязань, я решил посмотреть на них (дезертиров, укрывавшихся от призыва в Красную Армию). Меня отговаривали: «как бы чего не вышло». Но все обошлось как нельзя быть лучше. Из бараков их скликали: «товарищи-дезертиры, ступайте на митинг, товарищ Троцкий к вам приехал». Они выбегали возбужденные, шумные, любопытные, как школьники. …Взобравшись на стол тут же на дворе, я говорил с ними часа полтора. Это была благодарнейшая аудитория. Я старался поднять их в их собственных глазах и под конец призвал их поднять руки в знак верности революции. На моих глазах их заразили новые идеи… Я не без гордости узнавал потом, что важным воспитательным средством по отношению к ним служило напоминание:«а ты что обещал Троцкому?» Полки из рязанских «дезертиров» хорошо потом дрались на фронтах. В той же главе своей автобиографии, Троцкий вспоминает о том, как в феврале 1919 года он говорил молодым красным командирам в Москве:«Дайте мне три тысячи дезертиров, назовите их полком; я дам им боевого командира, хорошего комиссара, подберу начальников для батальонов, рот и взводов - и эти три тысячи дезертиров в четыре недели превратятся, в нашей революционной стране, в великолепный полк». Лично я присутствовал на знаменитом митинге представителей реввоенкомов, приехавших с фронта накануне июльских событий 1917 года. Это было в манеже, где собрались не рядовые солдаты, а руководители революционных комитетов. Большинство присутствующих было настроено против большевиков, которых обвиняли в разложении фронта. Тогда я впервые услышал Троцкого, только что вернувшегося в Россию. Встретили его очень враждебно, стоял невероятный шум, гул; слова его, настоящего трибуна, однако, все сильнее - словно свист бичей - хлестали аудиторию и громили беспомощность Временного Правительства. К концу его речи слушатели либо аплодировали, либо, смущенно опустив голову, молчали… Выступавший вслед за Троцким тов. Абрам (впоследствии знаменитый Крыленко) уже имел готовую аудиторию. Это был первый большевик с фронта, который мог решиться говорить перед таким собранием… Теория Троцкого относительно масс в общем сводилась к следующему: человеческий коллектив состоит из громадного инертного большинства - безразличных или нерешительных людей - и небольших групп на противоположных флангах, представляющих лучший и худший элементы. От преобладания одного из них зависит воля большинства, и поэтому Троцкий так гордо говорил о своем влиянии на народ. Умение руководить массой, вести пропаганду - он считал решающим фактором. В такой теории, очевидно, кроется большое презрение к человеку во имя обожествления массы. Это и была та любовь к дальнему и безразличие к ближнему, которое так чувствовалось при встрече с Троцким. Ленин принимал, например, решения о расстрелах так же легко, как и Троцкий. Для Ленина в этом было что-то абстрактное, но необходимое. Троцкий же не забывал, что это революционный акт, на который он в тот же момент смотрел уже с исторической перспективы. Он всегда помнил, что находится на мировой сцене, и играл свою роль соответственно, постоянно ощущая устремленные на него взоры участников и зрителей великой революционной драмы. Моя первая личная встреча с Троцким относится к концу 1920 года. Гражданская война кончилась полной победой Красной Армии. Шла демобилизация, из армии возвращались сотни коммунистов, среди которых было много очень способных, подчас талантливых людей и таких видных деятелей, как Пятаков, Смилга, Данишевский и Другие. А во главе военных коммунистов стоял Троцкий. Их распределяли теперь по гражданским ведомствам, главным образом, на хозяйственную работу. Но очень скоро обнаружился антагонизм между военными большевиками и теми, которые все время вели работу в тылу. Когда большевиков посылали раньше в армию к Троцкому, они обычно были исполнены некоторого недоверия к этому человеку, который до апреля 1917 года, на протяжении многих лет, вел ожесточенную борьбу с их фракцией. Но в процессе военной работы они сживались, и через несколько месяцев антагонизм между Троцким и его сотрудниками-коммунистами исчезал. Все они сделались тогда «троцкистами». Этот термин - он имел тогда иной смысл, чем впоследствии - кажется, впервые был применен по отношению к этой группе большевиков. Троцкий вернулся с фронта в Москву с идеей создания больших трудовых армий. Красная Армия должна была превратиться в рабочую организацию. Троцкий хотел не демобилизовать страну, а милитаризировать хозяйство. Так как он предполагал применить свои трудовые батальоны в частности в лесном хозяйстве на Урале, он вызвал меня к себе через моего нового начальника- бывшего его сотрудника по военному веддомству - Данишевского. Мне указали, что следует быть очень точным. Я явился к 12 часам в помещение Наркомвоена. Но попасть к Троцкому было гораздо сложнее, чем к Ленину. Приходилось пройти через пять комнат, где у дверей находились щегольски одетые военные. В последней комнате перед кабинетом Троцкого стояло двое часовых. Наконец, я очутился перед большим столом со всеми атрибутами стола министра. Передо мной сидел начальник Революционного Военного Совета Троцкий. Во всех его движениях и словах заметно было, что он творит революцию, что на него смотрят века и народы, что он великий человек. В то время как от Ленина веяло простотой, от Троцкого исходил холод и надменная формальность. Его облик: зачесанные назад густые, упрямые волосы, черные с проседью; подстриженная, клинообразная бородка; хорошо скроенный полувоенный костюм цвета хаки; высокие солдатские сапоги офицерского образца; нервные, с удлиненными пальцами руки; жесткие умные глаза и пенсне- все это как-то сразу напомнило мне, что я нахожусь в присутствии министра. Он сидел за большим письменным столом, от которого веяло порядком и дисциплиной. Стол этот был уставлен множеством всяких письменных принадлежностей; особенно меня поразили хорошо отточенные и в порядке разложенные разного цвета карандаши. Троцкий предложил мне сесть, но стол был настолько широк, что я наглядно почувствовал «пафос дистанции». Много позже - я ничуть не был удивлен, узнав, что Ленин в своем завещании характеризовал Троцкого, как талантливого вождя, но отдающего слишком много внимания проблеме организации. Троцкий мог двигать массами, но в нормальной, повседневной жизни формула у него господствовала над реальностью, теория над практикой. Этим, вероятно, и объясняется его неумение приспособиться к обстановке, когда нужно было«давать и брать», и он - хотя ближайшие сотрудники и обожали его - оставался одинок… За полчаса моего разговора с ним, контакта так и не удалось установить. Я не переставал чувствовать, что докладываю министру. Он пытался меня убедить- но тоном повышенным, - что армия может теперь стать главным фактором лесозаготовок. Он авторитетно начал мне доказывать, как трудовые команды справятся с тем, чего не мог сделать русский мужик. Я осторожно обратил его внимание на то, что леса неравномерно разбросаны по всей стране и что крестьянин лучше приспособлен для заготовок древесного топлива, так как он живет вблизи лесов. Главное затруднение лишь в том, что мы до сих пор не могли дать мужику достаточно хлеба для его пропитания и овса для его лошадей. Между тем, при заготовке древесного топлива рабочими батальонами, нам понадобится больше пищевых и кормовых продуктов, и в то же время заготовленный лес будет сконцентрирован крупными массами в отдельных районах, тем самым еще увеличивая транспортные затруднения. В ответ на мои доводы Троцкий заявил, что все эти соображения старого буржуазного порядка. Работа батальонов - шаг вперед по пути завоеваний советской власти и освобождения крестьянина от его косности: мы должны показать русскому мужику, как надо работать, необходимо дисциплинировать наш аппарат, - и это будет первый шаг к истинному социализму. Я сразу почувствовал, что нахожусь в стенах Реввоенсовета… Однако, события приняли иной оборот. Идея милитаризации была мертворожденной. С окончанием гражданской войны исчезли военные импульсы, побуждавшие и позволявшие принимать очень решительные, суровые меры, ибо все это было «для армии». Самый факт окончания гражданской войны не позволял больше добывать из деревни продукты простым принуждением. Раньше казалось, что можно оправд