аружился антагонизм между военными большевиками и теми, которые все время вели работу в тылу. Когда большевиков посылали раньше в армию к Троцкому, они обычно были исполнены некоторого недоверия к этому человеку, который до апреля 1917 года, на протяжении многих лет, вел ожесточенную борьбу с их фракцией. Но в процессе военной работы они сживались, и через несколько месяцев антагонизм между Троцким и его сотрудниками-коммунистами исчезал. Все они сделались тогда «троцкистами». Этот термин - он имел тогда иной смысл, чем впоследствии - кажется, впервые был применен по отношению к этой группе большевиков. Троцкий вернулся с фронта в Москву с идеей создания больших трудовых армий. Красная Армия должна была превратиться в рабочую организацию. Троцкий хотел не демобилизовать страну, а милитаризировать хозяйство. Так как он предполагал применить свои трудовые батальоны в частности в лесном хозяйстве на Урале, он вызвал меня к себе через моего нового начальника- бывшего его сотрудника по военному веддомству - Данишевского. Мне указали, что следует быть очень точным. Я явился к 12 часам в помещение Наркомвоена. Но попасть к Троцкому было гораздо сложнее, чем к Ленину. Приходилось пройти через пять комнат, где у дверей находились щегольски одетые военные. В последней комнате перед кабинетом Троцкого стояло двое часовых. Наконец, я очутился перед большим столом со всеми атрибутами стола министра. Передо мной сидел начальник Революционного Военного Совета Троцкий. Во всех его движениях и словах заметно было, что он творит революцию, что на него смотрят века и народы, что он великий человек. В то время как от Ленина веяло простотой, от Троцкого исходил холод и надменная формальность. Его облик: зачесанные назад густые, упрямые волосы, черные с проседью; подстриженная, клинообразная бородка; хорошо скроенный полувоенный костюм цвета хаки; высокие солдатские сапоги офицерского образца; нервные, с удлиненными пальцами руки; жесткие умные глаза и пенсне- все это как-то сразу напомнило мне, что я нахожусь в присутствии министра. Он сидел за большим письменным столом, от которого веяло порядком и дисциплиной. Стол этот был уставлен множеством всяких письменных принадлежностей; особенно меня поразили хорошо отточенные и в порядке разложенные разного цвета карандаши. Троцкий предложил мне сесть, но стол был настолько широк, что я наглядно почувствовал «пафос дистанции». Много позже - я ничуть не был удивлен, узнав, что Ленин в своем завещании характеризовал Троцкого, как талантливого вождя, но отдающего слишком много внимания проблеме организации. Троцкий мог двигать массами, но в нормальной, повседневной жизни формула у него господствовала над реальностью, теория над практикой. Этим, вероятно, и объясняется его неумение приспособиться к обстановке, когда нужно было«давать и брать», и он - хотя ближайшие сотрудники и обожали его - оставался одинок… За полчаса моего разговора с ним, контакта так и не удалось установить. Я не переставал чувствовать, что докладываю министру. Он пытался меня убедить- но тоном повышенным, - что армия может теперь стать главным фактором лесозаготовок. Он авторитетно начал мне доказывать, как трудовые команды справятся с тем, чего не мог сделать русский мужик. Я осторожно обратил его внимание на то, что леса неравномерно разбросаны по всей стране и что крестьянин лучше приспособлен для заготовок древесного топлива, так как он живет вблизи лесов. Главное затруднение лишь в том, что мы до сих пор не могли дать мужику достаточно хлеба для его пропитания и овса для его лошадей. Между тем, при заготовке древесного топлива рабочими батальонами, нам понадобится больше пищевых и кормовых продуктов, и в то же время заготовленный лес будет сконцентрирован крупными массами в отдельных районах, тем самым еще увеличивая транспортные затруднения. В ответ на мои доводы Троцкий заявил, что все эти соображения старого буржуазного порядка. Работа батальонов - шаг вперед по пути завоеваний советской власти и освобождения крестьянина от его косности: мы должны показать русскому мужику, как надо работать, необходимо дисциплинировать наш аппарат, - и это будет первый шаг к истинному социализму. Я сразу почувствовал, что нахожусь в стенах Реввоенсовета… Однако, события приняли иной оборот. Идея милитаризации была мертворожденной. С окончанием гражданской войны исчезли военные импульсы, побуждавшие и позволявшие принимать очень решительные, суровые меры, ибо все это было «для армии». Самый факт окончания гражданской войны не позволял больше добывать из деревни продукты простым принуждением. Раньше казалось, что можно оправдать эти меры опасностями, угрожавшими революции; теперь же все сознавали, что в хозяйстве разруха и что нужны другие стимулы для оживления экономической деятельности. В 1921-23 гг. ни для кого не было секретом, что Троцкий часто бывал в оппозиции к основной линии партии - и отчасти и к Ленину - и что разногласия по ряду вопросов отделяют его от некоторых других вождей. Об этом тогда все говорили, да и советская пресса многое сообщала из этой области. И все же для всех, кроме посвященных, положение Троцкого в партии и правительстве казалось не только прочным, но и - после Ленина - руководящим. Поэтому, когда Ленин умирал, казалось несомненным, что либо Троцкий один займет пост вождя, либо разделит его с кем-либо из ближайших соратников Ленина. Дело, однако, приняло другой оборот. Когда положение Ленина было признано безнадежным - это было в конце 1923 года - и в Политтбюро обсуждался вопрос о его заместителе, я был в Москве, приехав из Англии. Явившись на квартиру к Рыкову, я узнал, что заседание Политбюро еще не кончилось, и решил обождать его возвращения. Вскоре явился Ломов, который, конечно, был посвящен во все тайны подготовлявшихся решений.