после нашего прибытия в Лондон, Красин был принят Ллойд-Джорджем, тогдашним премьером. Ллойд-Джордж был, в общем, расположен в пользу англо-советской торговли. Зная настроения английских торговых кругов, Ллойд-Джордж рекомендовал Красину на практике показать английским покупателям, что Советская Россия будет выполнять свои обязательства по договорам. Красин решил пойти путями, которые рекомендовал Ллойд-Джордж. Для того чтобы пробить стену недоверия со стороны частных английских фирм, мы заключили первые договора с правительственными учреждениями, созданными во время мировой войны. Одной из таких организаций был комитет по закупке железнодорожных шпал. Мне удалось добиться сделки с ним на миллион шпал. Но при обсуждении договора, члены комитета, в состав которого входили английские промышленники, спрашивали у меня, в какой мере советское правительство может гарантировать аккуратное выполнение своих обязательств, так как железные дороги будут в очень трудном положении, если шпалы не будут доставлены. Я заверил их, что лишь только откроется навигация из Архангельска, первая партия шпал, а именно 200.000 штук, будет отправлена в Англию. Мне было известно, что в Архангельске имелось такое количество; но я знал также, что на одном из заседаний СТО советские железные дороги предъявили требование на эти шпалы для себя. Чтобы обеспечить выполнение договора и закрепить эти шпалы за английскими покупателями, я телеграфировал Ленину, прося отменить постановление СТО о передаче этих шпал русским железным дорогам: лишь только мы поставим первую часть запроданного нами товара, весь договор на миллион шпал будет считаться в силе. Я вскоре получил постановление СТО, что дело в порядке. Правда, после открытия навигации в Архангельске, выполнение договора оказалось очень затруднительным. Архангельский порт был так дезорганизован, что лишь часть шпал могла быть приготовлена для отправки. Поэтому шпалы не были полностью отосланы. Впрочем, это объяснялось отчасти и тем, что, после инцидентов в Голландии (когда советские пароходы подверглись наложению ареста по жалобе голландских лесопромышленников, прежде работавших на севере России), возникло опасение, что голландцы попытаются наложить арест на наши шпалы также в Англии. * * * В Москве вокруг деятельности нашей делегации шла большая борьба. Спорили, в сущности, о том же вопросе, который разделял Красина и Литвинова, когда они были в Копенгагене, но разногласия тем временем выросли до размеров серьезного конфликта. Весь Наркоминдел и, в частности, Литвинов были склонны видеть в нашей делегации «троянского коня», который должен был доставить в Англию политическое представительство советской власти. На коммерческую сторону нашей деятельности они смотрели, как на приманку; серьезных торговых операций от нас не ожидали, желая, наоборот, показать Англии, как велики перспективы, которые откроются перед нею, если она вступит на путь политического соглашения. Это течение хотело, чтоб у англичан «по усам текло, а в рот не попало». Красин же смотрел на дело иначе. Он ставил своей задачей заключение реальных коммерческих сделок; он хотел убедить упрямых практиков-англичан, что и сейчас уже советская власть является серьезным и необходимым контрагентом. Он думал, что политические отношения наладятся постепенно, по мере развития торговой деятельности. В Москве настроения были различные. Многие недруги Красина объсняли его политику беспринципностью и упрекали его в безразличии к основным идеям советского правительства. Все начинания Красина стали встречать противодействие со стороны многих его московских сотрудников. Против него был его заместитель во Внешторге - Шейнман, в Наркоминделе - Литвинов; были у него противники и в ЦЦентросоюзе. В частности, указывалось на то, что Красин, истратив в Швеции большую часть золотого запаса и совершив крупные коммерческие операции, так ничего и не добился от шведского правительства в смысле политического признания советской власти. Его единственным защитником в Москве, но зато защитником постоянным и верным, был старый его друг Авель Енукидзе. В связи со всем этим, Красин решил отправить двух членов делегации - Старкова и меня - обратно в Москву с докладом. Почему-то решено было, что мы должны ехать отдельно. Старков, личный друг Ленина, вез письмо Красина к главе правительства. Позднее поехал и я, имея с собой первый договор на поставку советского леса в Англию. Из Лондона в Москву я избрал путь через Швецию и Ревель. Тогда не было регулярного пароходного сообщения из Швеции в Ревель, и мне пришлось две недели ждать в Стокгольме. Наконец, мне позвонил некий шведский адвокат, видный деятель шведской коммунистической партии, и сообщил, что имеется место на пароходе, идущем в Ревель. Я попал на небольшое суденышко, около ста тонн, где я был единственным пассажиром. Переезд был очень тяжелым, он отнял втрое больше времени, чем полагалось нормально, и мне пришлось несколько раз надевать спасательный пояс. Позднее я узнал от капитана, что это суденышко принадлежало шведской коммунистической организации и занималось перевозкой контрабандного оружия в Россию; ему приходилось поэтому идти особыми путями, чтобы не попасть в руки дозорных властей. Капитан рассказывал, что он часто совершает эту поездку, но редко берет с собой пассажиров, и что мне лишь в виде исключения дали место, ибо знали, что я еду по срочному делу советского правительства. Я был, признаться, очень рад, когда вышел в Ревеле на берег. На следующий день после моего приезда в Москву, я явился к Ленину. Наш разговор продолжался два часа. Его первый вопрос был: - Что говорят в Англии о нашей войне с Польшей? Я рассказал Ленину, что в этом конфликте симпатии почти всей Англии на стороне России, не столько, правда, из любви к Советскому государству, сколько из антипатии к польской экспансии. Сильное впечатление произвело на Англию заявление прежнего царского генерала Брусилова о вступлении в Красную Армию. Это побудило и часть русской эмиграции заколебаться и пересмотреть свое отношение к Советской России. В связи с этим, рассказывал я Ленину, укрепилось и улучшилось положение Красина в Лондоне. Однако, я не скрыл того, что продолжение войны и образование в Белостоке, так называемого, «Революционного комитета Польши» (во главе с Дзержинским и Мархлевским) - который, как это было очевидно для всех, был подготовленным заранее коммунистическим правительством для будущей Польши - вызвало некоторое охлаждение, и даже, по мнению многих английских друзей Советской России, этот акт мог оказать Москве медвежью услугу. Рассказывая Ленину об этом, я не знал, что инициатором этой политики был он сам. Я несколько удивился, когда заметил на его лице неудовольствие при упоминании об отрицательном отношении английского общественного мнения к образованию белостокского Комитета. Это было время, когда Москве казалось, что в Европе разыгрываются вновь большие, быть может, решающие революционные битвы; Ленин и его сторонники рассматривали и войну с Польшей, как один из элементов этой международной борьбы. Летом 1920 г. английские тред-юнионы транспортных рабочих постановили не перевозить больше вооружения, предназначенного для врагов Советской России. Совпало это и с рядом других выступлений, свидетельствовавших о повышающейся активности рабочего класса. Эти факты, представленные в Москве в несколько преувеличенном виде, создавали неверное представление о размерах массового движения в Европе. Во время нашего разговора я показал Ленину вырезку из одной консервативной английской газеты (это был орган Керзона), в которой помещен был следующий рисунок: около глобуса стоит поляк небольшого роста и рядом с ним английский джентльмен. Последний обращается к поляку с вопросом, указывая на глобус: - Чего же Польша требует? В ответ поляк, указывая палочкой, говорит: - Весь глобус. Ленину этот рисунок очень понравился, и он долго рассматривал его во всех деталях. В конце концов он оставил его себе. Затем я рассказал Ленину о наших сделках в Англии и об обязательствах поставки значительного количества шпал с первой навигацией. По моей просьбе Ленин отдал распоряжение о том, чтоб резервировать необходимые для отправки шпалы и обеспечить выполнение первых торговых договоров советской власти с Англией. Но в этом разговоре мне пришлось коснуться и того трудного положения, в котором оказался Красин в Англии. Он вел переговоры по вопросам чисто-хозяйственным, часто добивался известных успехов, уступок, принципиального согласия, - но из этих переговоров, по большей части, ничего не выходило. В самый последний момент, когда все уж, казалось, было готово, в переговоры включался, по инициативе из Москвы, политический элемент: подымались вопросы гораздо более широкие, чем та или другая коммерческая сделка, недруги Красина в Москве - так казалось нам в Лондоне, по крайней мере, - начинали обвинять его в слишком узком практицизме и забвении больших политических целей, - и дело срывалось. Когда я изложил Ленину эту трудную, почти невыносимую для Красина ситуацию, он согласился с тем, что положение очень сложное, но сказал: - Советская Россия не только купец, но еще и первое революционное правительство в мире, и все наши шаги за границей мы должны рассматр