мым, лондонцы говорили: «Это тот самый, который добился кредита для Советской России». Вспоминается мне, как по предложению правого члена французского Сената, графа Люберзака, я был вызван в качестве директора Северолеса в Париж, где впервые встал вопрос о заключении сделки на сумму около ста миллионов франков. Приходилось преодолевать, конечно, сильную оппозицию. Когда, наконец, благодаря всевозможным влияниям и связям, удалось добиться принципиального согласия, в одной из консервативных газет появилась статья за подписью правого депутата, председателя комиссии по иностранным делам. Председатель комиссии писал в статье о том, что он получил письмо, доказывающее, как важно для Франции использовать русский лес для восстановления районов, разрушенных во время войны 1914-1918 гг. Автор статьи закончил ее следующей фразой:«Хоть я и отношусь непримиримо к советской системе, однако, это предложение (содержавшееся в письме) имеет много аргументов в свою пользу, и я его поддерживаю». Но цитируемое им письмо он сам и составил. После этого сделка состоялась. В этой связи мне кажется интересным остановиться более подробно на том, как нам удалось наладить контакт с французскими промышленными кругами. Во время одной из моих встреч с Гуго Стиннесом, он меня познакомил с молодым швейцарцем, неким X. Человек этот, еще до войны 1914 года, попал в качестве репетитора в дом бывшего председателя Государственной Думы Родзянко. Во время войны, когда Родзянко стал активно содействовать русскому Красному кресту, он привлек к работе этого швейцарца в качестве секретаря, тем более, что центральная организация Красного креста находилась в Швейцарии. На почве этой работы X. сблизился впоследствии со знаменитым Фритьофом Нансеном, у которого он старался пробудить интерес к организации помощи русским беженцам и голодающему населению внутри России. Благодаря этому, X. не только добился разрешения на въезд в Россию, но получил также возможность быть посредником в установлении деловых связей Советской России с рядом известных лиц в Европе. Когда мы встретились с X., он высказал мне свои соображения по поводу возможных попыток налаживания отношений между Россией и Францией. Россия, говорил X., не имеет никакого контакта с Францией, и пока вопрос о государственных долгах не будет разрешен, отношение к ней во Франции будет враждебным; с другой стороны, без установления дипломатических сношений с Францией, Россия останется изолированной, так как Франция играет доминирующую роль в европейской дипломатии. В этом деле левые французские группировки, хотя они и симпатизируют России, мало могут помочь. И вот X. предлагал довольно сложную,«авангардную»атаку для установления предварительного контакта. Фирма Гуго Стиннеса, рассказал X., в связи с поставками по репарациям, находится в тесных деловых отношениях с известной французской семьей графов де Люберзак. В семье этой есть три брата, из которых каждый занимает видное положение: Жак возглавляет монархическую группу Сената и стоит во главе кооператива по восстановлению разрушенных северных департаментов Франции; Одон стоит во главе крупного коммерческого и банкирского дома - связанного с аргентинским банковским капиталом - и в то же время ведет крупные операции по ввозу во Францию английского угля; третий брат, Жан, известен тем, что, в качестве офицера Второго бюро, попал в Россию и там сумел установить контакт с некоторыми представителями советской власти. Все репарационные поставки Гуго Стиннеса из Германии во Францию шли через фирму Одона де Люберзака и направлялись в кооператив, во главе которого стоял Жак де Люберзак. X. был фактически связующим звеном между Стиннесом и Люберзаком. План его, в свете этих предварительных «пояснений», сводился к следующему: Для восстановления северных департаментов нужен лесной строительный материал. Французскому правительству можно легко доказать, что русская сосна наиболее долговечная и прочная порода дерева и что для русского леса должен быть открыт французский рынок - даже при отсутствии торгового договора и дипломатических сношений между обеими странами. Стиннес купит этот лес у Советов, против поставки деревообделочных машин и других орудий производства, и сдаст этот лес кооперативу Люберзака. Однако, контракт с Россией должен быть также подписан и Люберзаком, для того чтобы Россия могла потом рассчитываться непосредственно с Францией. Главная трудность была только в том, что лес, ввозимый во Францию из страны, с которой нет торгового договора, должен был бы оплачиваться вчетверо большей пошлиной. Однако, благодаря связям и влиянию таких лиц, как Люберзак, это можно было бы урегулировать. План этот показался мне интересным, и, после получения «благословения» из Москвы, я согласился на поездку в Париж, если мне будет дана виза (в то время Франция не впускала к себе советских граждан). Как по мановению жезла, в 24 часа виза была дана мне и моему секретарю, вопреки всем скептическим предположениям. Через день X. пригласил меня на завтрак для обсуждения деталей переговоров. Завтрак этот был назначен в одном из фешенебельных французских ресторанов Берлина. К моему приезду, я застал в отдельном кабинете, на специальном столике, целую батарею напитков и закусок «а ля рюсс». С самого начала завтрака, лакеи стали наливать водку в рюмки нерусской величины. Когда мой хозяин, после двух таких стаканчиков, потребовал третий, я вдруг заметил, что он очень уж легко - особенно для иностранца - опрокидывает свою рюмку, и при том без гримасы. Я стал следить за жестами метрдотеля и заметил, что он наливает каждому из нас из другой, хотя и одинаковой, бутылки. Продолжая нашу задушевную беседу о делах с Россией, я незаметно стал отодвигать свою рюмку и придвигать к себе рюмку X. Убедившись, что ему наливали простую воду, я стал просить еще, сказав, что в России люди, пьющие водку, любят сами себе ее наливать в рюмки. Собеседник мой пришел в плохо скрытый ужас, но я не хотел ставить его в слишком глупое положение. При прощании я пригласил его в свою очередь на завтрак, добавив только с легкой улыбкой, что буду угощать его той же водкой, которую буду пить сам… Через несколько дней в Париж отправилась делегация, в составе директора Гуго Стиннеса, д-ра Фармана, моего приятеля X., меня и моего секретаря. В Париже я остановился в отеле «Лютесия» на левом берегу Сены. С момента нашего приезда, за нами днем и ночью следили двое «в сером». Уже на месте выяснилось, что поставлен вопрос о встречах не только с Люберзаком, но и с представителями известного «Банк де л'Юнион Паризьенн», и с группой Лушера. Действительно, на состоявшихся совещаниях принял участие и представитель вышеупомянутого банка, и полковник Вэйль от группы Лушера. В дальнейшем во время наших бесед представителем Стиннеса и Люберзаком был выдвинут вопрос о лесных и целлюлозных концессиях на Мурманске, где в свое время - еще до войны - Луи Лушер строил железную дорогу. Люберзак проявлял к нам большое внимание. Он устроил в нашу честь завтрак, но не в ресторане, как это делается обычно, а у себя в доме, подчеркивая тем то важное значение, которое он придавал нашему приезду. В это мое посещение Парижа была подготовлена, таким образом, почва для лесной сделки, впоследствии заключенной мной через Люберзака с «Сосиете Сантраль де Буа» на сто миллионов франков - о чем я упоминал выше. По этому договору Одон де Люберзак оказался представителем интересов России во Франции. Во время моего пребывания в Париже, я, при содействии того же X., познакомился с Димитрием Навашиным, имя которого впоследствии получило большую огласку. В то время он был антибольшевиком, хотя уже проявлял примиренческие тенденции; затем он уехал в Россию, стал там активным работником и позже вернулся в Европу в качестве официального доверенного при советском банке в Париже. Когда мне впоследствии приходилось его встречать там, он меня упрекал за то, что я ушел от Советов, и вообще говорил восторженно о России. Потом он опять порвал с Советами, и в один непрекрасный для него день его нашли убитым в Булонском Лесу. Имя его окружено было роем слухов, и однажды в Париже ко мне пришел Вл. Бурцев с вопросом о том, что я знаю о Навашине, так как, мол, его поведение за последние годы было весьма подозрительно… В Париже я также встретился со старым приятелем Скобелевым, деятелем предреволюционного времени и Февральской революции, который впоследствии стал неофициальным представителем Советов во Франции. Помню, однажды, накануне моего отъезда в Россию, я был у Скобелева. Раздался телефонный звонок, и я слышал, как Скобелев ответил:«Он сейчас у меня, приходите, выпьем рюмку вина вместе». Вскоре вошел грузный, прихрамывающий француз средних лет, в баскском берете. Это был Анатоль де Монзи. Он стал дружески говорить о России, о своем приятеле Раковском, о том, что Советы напрасно ничего не делают в отношении Франции, что необходимо вести просоветскую политику не через коммунистов и социалистов, а через деловых людей-реалистов. По возвращении я рассказал об этом Красину, и первый контакт с Францией был, действительно, создан через де Монзи-Навашина. В течение ряда лет де Монзи играл роль герольда России во Франции, как до, так и после признания советского правительства. Он выступал во многих процессах, как адвок