к, это можно было бы урегулировать. План этот показался мне интересным, и, после получения «благословения» из Москвы, я согласился на поездку в Париж, если мне будет дана виза (в то время Франция не впускала к себе советских граждан). Как по мановению жезла, в 24 часа виза была дана мне и моему секретарю, вопреки всем скептическим предположениям. Через день X. пригласил меня на завтрак для обсуждения деталей переговоров. Завтрак этот был назначен в одном из фешенебельных французских ресторанов Берлина. К моему приезду, я застал в отдельном кабинете, на специальном столике, целую батарею напитков и закусок «а ля рюсс». С самого начала завтрака, лакеи стали наливать водку в рюмки нерусской величины. Когда мой хозяин, после двух таких стаканчиков, потребовал третий, я вдруг заметил, что он очень уж легко - особенно для иностранца - опрокидывает свою рюмку, и при том без гримасы. Я стал следить за жестами метрдотеля и заметил, что он наливает каждому из нас из другой, хотя и одинаковой, бутылки. Продолжая нашу задушевную беседу о делах с Россией, я незаметно стал отодвигать свою рюмку и придвигать к себе рюмку X. Убедившись, что ему наливали простую воду, я стал просить еще, сказав, что в России люди, пьющие водку, любят сами себе ее наливать в рюмки. Собеседник мой пришел в плохо скрытый ужас, но я не хотел ставить его в слишком глупое положение. При прощании я пригласил его в свою очередь на завтрак, добавив только с легкой улыбкой, что буду угощать его той же водкой, которую буду пить сам… Через несколько дней в Париж отправилась делегация, в составе директора Гуго Стиннеса, д-ра Фармана, моего приятеля X., меня и моего секретаря. В Париже я остановился в отеле «Лютесия» на левом берегу Сены. С момента нашего приезда, за нами днем и ночью следили двое «в сером». Уже на месте выяснилось, что поставлен вопрос о встречах не только с Люберзаком, но и с представителями известного «Банк де л'Юнион Паризьенн», и с группой Лушера. Действительно, на состоявшихся совещаниях принял участие и представитель вышеупомянутого банка, и полковник Вэйль от группы Лушера. В дальнейшем во время наших бесед представителем Стиннеса и Люберзаком был выдвинут вопрос о лесных и целлюлозных концессиях на Мурманске, где в свое время - еще до войны - Луи Лушер строил железную дорогу. Люберзак проявлял к нам большое внимание. Он устроил в нашу честь завтрак, но не в ресторане, как это делается обычно, а у себя в доме, подчеркивая тем то важное значение, которое он придавал нашему приезду. В это мое посещение Парижа была подготовлена, таким образом, почва для лесной сделки, впоследствии заключенной мной через Люберзака с «Сосиете Сантраль де Буа» на сто миллионов франков - о чем я упоминал выше. По этому договору Одон де Люберзак оказался представителем интересов России во Франции. Во время моего пребывания в Париже, я, при содействии того же X., познакомился с Димитрием Навашиным, имя которого впоследствии получило большую огласку. В то время он был антибольшевиком, хотя уже проявлял примиренческие тенденции; затем он уехал в Россию, стал там активным работником и позже вернулся в Европу в качестве официального доверенного при советском банке в Париже. Когда мне впоследствии приходилось его встречать там, он меня упрекал за то, что я ушел от Советов, и вообще говорил восторженно о России. Потом он опять порвал с Советами, и в один непрекрасный для него день его нашли убитым в Булонском Лесу. Имя его окружено было роем слухов, и однажды в Париже ко мне пришел Вл. Бурцев с вопросом о том, что я знаю о Навашине, так как, мол, его поведение за последние годы было весьма подозрительно… В Париже я также встретился со старым приятелем Скобелевым, деятелем предреволюционного времени и Февральской революции, который впоследствии стал неофициальным представителем Советов во Франции. Помню, однажды, накануне моего отъезда в Россию, я был у Скобелева. Раздался телефонный звонок, и я слышал, как Скобелев ответил:«Он сейчас у меня, приходите, выпьем рюмку вина вместе». Вскоре вошел грузный, прихрамывающий француз средних лет, в баскском берете. Это был Анатоль де Монзи. Он стал дружески говорить о России, о своем приятеле Раковском, о том, что Советы напрасно ничего не делают в отношении Франции, что необходимо вести просоветскую политику не через коммунистов и социалистов, а через деловых людей-реалистов. По возвращении я рассказал об этом Красину, и первый контакт с Францией был, действительно, создан через де Монзи-Навашина. В течение ряда лет де Монзи играл роль герольда России во Франции, как до, так и после признания советского правительства. Он выступал во многих процессах, как адвокат, защищавший интересы Советской России, и, в качестве члена парламента, отстаивал идею сотрудничества с СССР, резко критикуя при этом правые группы за их оппозицию к советской власти. Увы, идея сотрудничества владеет де Монзи и в отношении фашизма: с энтузиазмом примкнул он к апологетам «нового порядка» Гитлера. Де Монзи во время оккупации даже издал книгу, в которой он доказывает, что всегда был сторонником этого «нового порядка»... Постепенно нам удавалось пробивать бреши в самых неприступных крепостях. Голландские целлюлозные заводы «Ван Гельдерн» сперва и слышать не хотели о покупке для себя лесного сырья (так называемых, балансов) в Советской России, опасаясь, что оно не будет доставлено и они останутся без запасов леса. С трудом удалось склонить их на покупку небольшого количества по очень дешевой цене. Через несколько лет они ужепокрывали 80% своей потребности в России, хотя к тому времени советский лес уже был дороже, чем скандинавский. Но зато качество его было значительно выше. * * * В Лондоне мне удалось создать первые три смешанных акционерных общества, в которых советское правительство имело 50% акций, и столько же имели английские лесные фирмы. Это была первая ласточка, так называемой, концессионной политики Советской России. Договора были подписаны наркомом Красиным, который был в Лондоне, хотя в тот момент еще не имелось официального одобрения Политбюро. По-видимому, Красин имел указания от Ленина по этому вопросу. Однако, подписывая, он лукаво посмотрел на меня и спросил: - А меня за это не повесят? Один из концессионных договоров был подписан норвежцем Притцем, который десятки лет занимался лесным промыслом на севере России. Человек очень консервативных взглядов, он раньше в одной из частных бесед заявил мне, что никогда не пойдет на компромисс с советской властью.Я ни перед кем не сгибаюсь, - гордо добавил он, - и даже палка моя на десять сантиметров длиннее обычной, чтобы я всегда держался прямо». Но, подписав договор, он стал очень активно работать с Советской Россией и создал там позже еще ряд других дел, для него очень выгодных. Впоследствии, он оказался одним из друзей Квислинга и даже, по слухам, вошел в его правительство. По возвращении в Москву я немедленно явился к Ленину в роли победителя с тремя договорами. Но Красин предварительно посоветовал мне не делать перевода этих контрактов на русский язык, заметив: - Владимир Ильич читает хорошо по-английски. Вы можете избежать ряда неприятных вопросов о рабочем контроле, внутреннем устройстве предприятий и т. д., к которым другие члены Политбюро будут придираться. Ленин отнесся к сделке очень одобрительно и предложил мне составить краткое изложение этих контрактов. Я спросил его, нужно ли дать это изложение по-русски. - Оставьте по-английски, - сказал он, - я на заседании Политбюро буду переводить, и будет меньше дискуссий и задержек. На следующий день секретарша Ленина, Фотиева, известила меня, что Политбюро одобрило контракты. А днем позже я получил записку официального характера, на бланке Совета Труда и Обороны, за подписью самого Ленина, следующего содержания: «На ближайшем заседании Совета Труда и Обороны будет слушаться доклад о концессионной политике. Предложить тов. Либерману приготовить доклад в связи с его возвращением из-за границы». На заседании СТО присутствовали все народные комиссары, входившие в этот Совет, а также и председатель ВЦСПС Томский. Председательствовал Ленин, который, как обычно, читал книгу. Он начал с вопроса: сколько минут дать докладчику? Ленин предложил: две минуты. Томский возражал и предлагал десять минут. Сошлись на трех. Все было решено чрезвычайно быстро. Меня поразило, однако, что Ленин, который, казалось, почти не слушал ни доклада, ни дебатов, включил в постановление СТО все доводы и аргументы, которые я излагал и на заседании, и в частном разговоре с ним. Я был очень удивлен, что Ленин маневрировал в отношении своих ближайших сотрудников по Политбюро, тогда как нам казалось, что слово Ленина - закон для всех. Своими мыслями об этом я поделился с одним из наиболее близких сотрудников Ленина, Шотманом, когда он, в качестве секретаря президиума ВСНХ, приехал в Лондон. За стаканом виски в одном из фешенебельных ночных ресторанов я рассказал ему о непонятном для меня поведении Ленина, так как мне помнилось, что во время ссылки Ленина в Сибири, они с Шотманом жили вместе на одной квартире, и Ленин питал большую слабость к Шотману. Шотман многозначительно улыбнулся и сказал: - Вы не знаете Ильича. Он все учитывает. В Политбюро боятся, как бы Красин ни провел контрабандно противокоммунистическую «ересь» в этих соглашениях с ка