За Государем следовал наследник цесаревич Александр Николаевич, великий князь Михаил Павлович, герцог Лейхтенбергский, иностранные принцы и свита.
— Наш москвич! земляк! Коренной кремлевский Царевич! Эх, как выровнялся-то! Весь в Отца! — встречала толпа наследника.
— Наш зять! Пятый сын Царя! И с виду как будто русский! — летели возгласы по адресу герцога Лейхтенбергского.
— Смотри, — толкнул меня Назаров, — вот идет фельдмаршал князь Варшавский! Это — князь Петр Михайлович Волконский! Это — граф Карл Федорович Толь! Это — князь Голицын! Это — граф Орлов-Денисов! Это — граф Пален! — указывал он на сопровождавших государя генералов.
Глаза мои перебегали с одного лица на другое, я припоминал 1812 год, Варшаву, Кавказ и события, в которых они участвовали. Какое-то теплое хорошее чувство наполняло душу, я видел всех этих тузов земли русской, и хотя физиономии некоторых из них не располагали к себе, я всё-таки считал себя вполне удовлетворенным. Первые сильные впечатления невольно овладевают душой и упояют ее.
При входе в Успенский собор, Император был встречен митрополитом Филаретом с тремя епископами и всем церковным клиром и, приложась ко св. Кресту, вступил в собор, при пений тропаря: «Спаси, Господи, люди Твоя». После молебствия, Государь проследовал мимо Грановитой палаты в Терема, а оттуда в Верхо-Спасский собор и в церковь Рождества Богородицы.
Вечером у матери Назарова собралось большое общество. Было несколько профессоров, студентов, два доктора и пастор. Позднее приехал плац-адъютант комендантского управления, рассказавший, между прочим, следующий анекдот о коменданте, генерале Стаале.
От одного из полков, расположенных в Москве, поступил в ордонанс-гауз рапорт, в заголовке которого, вместо слов: московскому коменданту, стояло: «московскому комедианту». Может быть, это была, просто, описка писаря, но комендант, суровый службист и педант, прочитав бумагу, ужасно рассердился. «Они мне пишут, что я — комедиант, — кричал он, дрожа от гнева, — я им покажу, что я за комедиант». И, вытребовав к себе полкового адъютанта, посадил его под арест на две недели, а командиру полка приказал объявить выговор.
Московские скалозубы, любившие посмеяться, довели о случившемся до сведения великого князя Михаила Павловича.
Его высочество послал за комендантом и тот тотчас явился, догадавшись в чём дело, встревоженный и хмурый.
— Что это ты, Карл Густафыч, как будто не в своей тарелке, — обратился к нему шутливо великий князь — это тебе не к лицу, это вовсе не твоя роль…
— У меня одна роль, ваше императорское высочество, — отвечал генерал Стааль, — роль московского коменданта, которую я и исполняю по мере моих сил и способностей.
— Да ты не сердись на меня, пожалуйста, — рассмеялся Михаил Павлович, — я знаю, что ты строгий комендант, но не будь же чересчур строгим.
Генерал Стааль улыбнулся.
— Ну, вот видишь, ты сам согласен, что чересчур строгим быть не следует, а ты с адъютанта слишком строго взыскал.
— Нельзя же, ваше высочество, дозволить смеяться над званием, которое я ношу по воле моего всемилостивейшего Государя.
— Нельзя, Карл Густафыч, но всё-таки лучше бы было, если бы ты отпустил его ночевать домой.
Комендант молчал; ему, очевидно, не хотелось освободить офицера, но и возражать он не решался. Тогда великий князь положил ему руку на плечо и сказал:
— Сегодня в Москве праздник, Карл Густафыч, ради этого праздника поди выпусти его.
Комендант, понимая буквально слова великого князя, сам лично отправился на гауптвахту и освободил из-под ареста адъютанта.
Чрез несколько дней вступили в Москву гвардейские войска, находившиеся на маневрах под Бородиным. Первопрестольная встретила их вполне по-родственному: клики, приветствия, маханье шляпами и платками сопровождали это вступление. Гвардейские солдаты, в высоких того времени киверах, казались великанами, но особенно громадным ростом выделялся тамбур-мажор преображенского полка, который, как говорили, имел около семи футов росту. Большинство солдат были старые ветераны со множеством медалей и крестов на груди. Москва любит всё величественное и грандиозное, и гиганты эти ей нравились. Они, в течении своего кратковременного в ней пребывания, собирали вокруг себя толпы народа и становились предметом всевозможных бесед и угощений. Некоторые москвичи приглашали их к себе в дома, угощали и дарили деньгами. Говорили даже, что солдаты в двух-трех домах были приглашены в восприемники детей и крестили, но на зубок получили не родильницы, а крестные отцы. Это выходило уже совсем по-московски!