Таким образом, личный врач Генриха IV приходил к выводу, что в поведении его подопечной не наблюдалось никаких отклонений, которые нельзя было бы объяснить естественными причинами[1080]. Ее гримасы и ужимки являлись, с его точки зрения, не более чем притворством, на которое был способен любой придворный лакей или ярмарочный фокусник[1081]. Марта «прекрасно изображала» одержимую, тем более, что она занималась этим целых 15 месяцев, в течение которых ее семья возила ее из города в город «словно циркового медведя или обезьяну»[1082]. Мареско полагал, что подобную манеру поведения девушка усвоила из популярных книжек об одержимых, действия которых она просто копировала[1083]. Не пытаясь ответить на вопрос, какие цели преследовала сама обманщица[1084], автор «Правдивых размышлений», тем не менее, замечал, что первым в выдуманную одержимость дочери поверил ее отец, который сумел удачно использовать ее состояние для собственного заработка: он предлагал желающим задавать Марте вопросы об их прошлом и будущем, а за ответы брал деньги[1085].
Важно отметить, что само явление одержимости Мареско при этом ни в коем случае не ставил под сомнение[1086]. Тем не менее, поведение своей героини он расценивал как уловку – причем уловку крайне опасную, поскольку девушку начали использовать в своих интересах противники короля, нарушая тем самым Божественные установления[1087]. Марта не просто заставляла окружающих верить в «ложные чудеса» (faulx miracles), она провоцировала «брожение в умах», которое необходимо было как можно скорее прекратить[1088]. Однако представители церкви пытались противоречить своему монарху, они хотели доказать, что данный случай лежит вне компетенции светских судей и может быть рассмотрен лишь в рамках церковной юрисдикции[1089]. Иными словами, личный врач Генриха IV прямо указывал на политический, вернее, политико-религиозный подтекст данного дела, в котором не было «ничего демонического, [но присутствовали] очень много мошенничества и самая малость болезни»[1090].
В ответ на сочинение Мишеля Мареско были изданы два трактата, принадлежавшие перу уже упоминавшегося выше Пьера де Берюля – «Трактат об энергуменах» и «Рассуждение об одержимости Марты Броссье»[1091]. В них, как и следовало ожидать, отстаивалась точка зрения церкви: и данный случай, и подобные ему дела объявлялись автором не политическими, но религиозными, а потому подпадающими исключительно под церковную юрисдикцию[1092]. (Илл. 49) Своего противника де Берюль именовал «либертинцем от религии» (Libertin de Religion), заявляя, что его вера «далека от католической» (sa creance peu catholique)[1093], а сам он – «старая обезьяна», которую выставляют на театральных подмостках, дабы во всеуслышание проповедовать против католического вероучения[1094]. Он уподоблял Мареско городской черни, неспособной рассуждать о столь сложных вопросах и видеть истинное положение вещей[1095]. В равной мере не мог этого сделать и врач, выступающий, как и любое иное светское должностное лицо, от лица государства, ибо об одержимости демонами, как и о сущности этих последних, судить имели право лишь представители церкви[1096]. Именно их прерогативы интересовали Пьера де Берюля более всего: вот почему в его сочинениях сама Марта Броссье практически не упоминалась, и автор всего один раз назвал ее по имени[1097].
Тот же безличностный подход мы наблюдаем и в других откликах конца XVI – начала XVII в. Так, Пьер де л'Этуаль коротко останавливался в своем «Дневнике» на обстоятельствах появления Марты в Париже и на осмотре девушки врачами, отказавшимися признать ее больной или одержимой[1098]. Наиболее подробно автор, принадлежавший к партии «политиков», писал о реакции Генриха IV: король, озабоченный тем, что «россказни» (contes) Марты волнуют его народ и дают повод некоторым церковникам для новых протестов, распорядился отправить ее под арест[1099]. Протесты местных капуцинов, возмущенных подобным решением, закончились, по сообщению де л'Этуаля, высылкой самого активного из них из Парижа[1100]. Автор также приводил в своем «Дневнике» анонимные стихи, ходившие в то время по французской столице: в них случай Марты Броссье также рассматривался исключительно в рамках политико-религиозного конфликта, который более всего волновал современников событий[1101].
1081
«Il n'y a personne, je ne dy pas des bateleurs, mais des laquais de la Cour qui n'en fist autant» (Ibid.).
1083
«Laquelle… lisoit tousiours des livres de diablerie, et principalement celuy du diable de Laon, estoit fort propre a telles gentilesses et fictions diaboliques» (Ibid. P. 39). Упоминание «дьявола из Лаона» в данном пассаже отсылало читающую публику к истории другой знаменитой французской одержимой, Николь Обри, речь о которой пойдет ниже.
1086
«Car nous croyons par la foy Chrestienne les démons estre, entrer aux corps des hommes, et les tourmenter en plusieurs sortes, et tout ce que l'Eglise Catholique a determiné de leur creation, nature, puissance, effects, exorcismes, nous le tenons pour vray, ferme et stable comme le pole» (Ibid. P. 14).
1088
«Rendront graces à Dieu qui a decouvert ceste imposture, de laquelle s'ensuivoyent non seulement des faulx miracles, mais aussi grandes divisions entre le peuple» (Ibid. P. 4).
1090
«
1091
Оба сочинения были опубликованы де Берюлем под псевдонимом Леон д'Алексис:
1095
«La populace, de laquelle un Ancien a dict,
1099
«Finalement, le Roy, adverti de tout et que par ses contes elle esmouvoit son peuple et donnoit pied à quelques ecclésiastiques de nouveaux remuemens, envoia lettre à M. D'Estrées par lesquelles il lui enjoignoit de la tirer de là où elle estoit et la mettre entre les mains de sa Justice» (Ibid. P. 183).
1101
В одном из стихотворений, в частности, сообщалось, что парижане не увидят чуда избавления Марты Броссье от демонов, которое предрекали церковники, посколько в дело вмешался светский суд и «дьявол оказался укрощен»: «On ne verra point le miracle / Que Messieurs avoient pretendu: / La Justice y a mis obstacle, / Et leur diable a esté tondu» (Ibid.).