Описанные выше случаи, произошедшие в различных областях Западной Европы в XVI–XIX вв., как я уже отмечала, касались исключительно жен палачей, которые в экстремальных обстоятельствах (вызванных различными причинами) выступали добровольными помощницами своих супругов, оставаясь при этом женщинами, матерями семейств. Исключение составляла лишь фрау Мехтельда из рассказа Иоганна Виера, но и для нее «превращение» в мужчину носило разовый характер. Такую форму саморепрезентации она, безусловно, избрала с целью наживы и прибегла к ней в чужом городе, где рассчитывала остаться неузнанной, в отличие от родного Неймегена, где она была известна всем как супруга палача – и не более того. Однако обман, который сотворила Маргарита Ле Петур, отличался даже от этого – тоже в какой-то степени уникального – случая. Для нее пребывание в мужском обличье оказалось не единичной акцией, но образом жизни, который она избрала задолго до того, как стала палачом, и, по всей видимости, совершенно сознательно: документально подтвержденное наличие у нее сообщницы, выступавшей в роли «жены», лишь усиливало ее легенду.
На первый взгляд, стремление мадемуазель Ле Петур превратиться в мужчину и, как следствие, обрести некую свободу действий не являлось для ее времени исключением. Историкам знакомы судьбы многих француженок XVII–XVIII вв., избравших тот же путь. Такой была, к примеру, Мари-Магдалина Мурон, которая в 1690–1696 гг. служила во французской армии и обман которой был раскрыт лишь в результате медицинского осмотра после ее дуэли с другим солдатом[1234]. Похожая судьба ждала и Женевьеву Премуа (1660–1706), в мужском платье бежавшую из дома после конфликта с родителями и поступившую в 1676 г. в войско принца де Конде (1621–1686). Она прославилась исключительной храбростью на поле боя, но получила ранение при осаде Монса в 1691 г. и оказалась разоблачена лечащим врачом. Тем не менее, Женевьеву вызвали в Версаль, где она удостоилась личной аудиенции у Людовика XIV (1638–1715) и получила звание рыцаря Ордена св. Людовика[1235]. (Илл. 52) Еще большей известностью пользовалась Рене Бордеро (1776–1822), которая вступила в армию вслед за своим отцом-монархистом и активно сражалась в ходе Вандейского восстания (1793–1796)[1236]. (Илл. 53) Столь же знаменитой оказалась и Анжелика Дюшмен (1772–1859): она участвовала в обороне Корсики в 1792–1799 гг. и стала первой женщиной, удостоившейся от Наполеона III (1808–1873) звания кавалера Ордена Почетного легиона[1237]. (Илл. 54)
Стоит здесь вспомнить и рассмотренную выше историю Марты Броссье, жительницы французского Роморантена, в самом конце XVI в. попытавшейся точно так же, как и Маргарита Ле Петур, сбежать из отчего дома в поисках лучшей доли. Для этого она тоже переоделась в мужское платье, обрезала волосы и отправилась в соседний город[1238]. Конечно, Марту узнали и вернули домой – на позор всей ее семье и соседям, но кем бы она могла стать и чем заниматься, если бы ее побег удался? Вполне возможно, что и ее ждала бы служба в армии: ведь именно так, если довериться «Мемуарам» отца Ришара, поступила вначале и Маргарита Ле Петур.
Более интересен, однако, следующий шаг нашей героини, делающий ее историю поистине уникальной, – выбор профессии палача. Чем могло быть продиктовано это решение? Для отца Ришара причина крылась в безвыходности положения, в котором оказалась молодая женщина: на тот момент у нее не имелось буквально ни гроша, она была растеряна и не уверена в будущем[1239]. Существовало, тем не менее, одно важное обстоятельство, отчасти противоречившее версии монаха-францисканца: мало кто из жителей Западной Европы соглашался стать палачом по собственной воле, если только речь не шла о наследственной передаче ремесла.
На протяжении всего периода Средневековья и Нового времени (вплоть до XIX в.) европейские палачи, о какой бы стране ни шла речь, оставались изгоями: к ним относились настороженно или с опаской, с ними старались не иметь никаких дел. Представителей этой профессии всегда селили подальше от центра города, на окраинах или в пригороде, соседи не заглядывали к ним «на огонек», к принадлежавшим им вещам брезговали прикасаться. (Илл. 55) Более того, никто из местных жителей, даже те, кто происходил из самых низов общества, отнюдь не стремился наниматься к палачам в услужение. Их помощниками становились либо их собственные дети, которых не принимали учениками ни в какие иные ремесленные корпорации, либо приговоренные к смерти уголовные преступники, которым иногда предлагался такой вариант помилования[1240]. Место палача мог также занять иностранец, специально приглашенный на эту должность или же случайно оказавшийся в том или ином городе и бывший для его обитателей чужаком[1241]. Вот откуда в рассказе отца Ришара об обстоятельствах дела Маргариты Ле Петур возникли вполне, надо полагать, достоверные упоминания о доме, «предназначенном для исполняющих ремесло палача» и расположенном в пригороде Лиона (la maison… destinée pour ceux qui sont élevés au dit emploi), и об испанце, нанятом магистратами практически сразу после скандала с разоблачением его предшественницы.
1239
Не случайно отец Ришар включил в свое повествование трогательный эпизод с покупкой Маргаритой на последние гроши двух яблок. На большее, очевидно, денег не хватило: «Elle n'avoit alors pour tout bien que six liards. En sortant de Strasbourg, elle acheta pour deux liards de pommes» (