Выбрать главу

Не менее показательными, с точки зрения двойственности интерпретации, являлись и другие элементы рассказа монаха-францисканца – в частности, его сообщение о том, что Маргарита Ле Петур долгое время служила в армии[1254]. Согласно все тому же сказочному канону, истинным героем становился, прежде всего, смелый воин, готовый встретить любую опасность и совершить любой подвиг, начиная с победы над врагом и заканчивая схваткой с разбойниками и освобождением прекрасной пленницы[1255]. Сообщение отца Ришара о продолжительном пребывании его героини в армии, которое мы – при всем его правдоподобии – не можем подкрепить никакими документальными свидетельствами, вполне укладывалось в рамки данного мотива[1256]. Это тем более вероятно, что именно солдат со временем превратился в одного из главных персонажей европейской новеллы[1257], активно развивавшейся начиная с XV в. и отражавшей очевидный интерес авторов к городскому анекдоту, – жанра, в рамках которого, как мне представляется, отец Ришар и описывал события, приключившиеся в Лионе в 1749 г.[1258]

Определенное соответствие Маргариты Ле Петур образу истинного сказочного героя подчеркивалось в «Мемуарах» монаха-францисканца и появлением у нее «чудесных» помощников, которыми последовательно выступали неизвестный кюре, приютивший девушку у себя в начале ее странствий, а затем палач из Страсбурга, встреченный ею в самый тяжелый момент жизни. Без использования этих персонажей автору было бы затруднительно объяснить читателям, при каких обстоятельствах его героине удалось не только без помех вжиться в образ мужчины[1259], но и получить столь странную, на первый взгляд, профессию[1260]. И тогда реалистичность всей истории оказывалась бы под угрозой. Впрочем, современники отца Ришара в любом случае могли легко заподозрить в его рассказе вымысел хотя бы потому, что для авантюрного романа и новеллы XVIII в. одним из основных являлся мотив случайно встреченного героем человека, который на поверку оказывался ему крайне необходим[1261].

Отчасти к категории «волшебных помощников» в рассказе отца Ришара можно, по всей видимости, отнести и юную девицу родом из Авиньона, которую Маргарита Ле Петур якобы отбила по дороге в Лион у ее соблазнителя и которая согласилась отправиться вместе с ней и притвориться ее женой для поддержания легенды. Истинный герой, согласно сказочному канону, обязан был проявлять милосердие и оказывать помощь любому встреченному им в пути немощному существу (будь то человек или животное), которое в благодарность становилось его верным спутником[1262]. Впрочем, данный мотив оставался не менее популярным и в эпоху Средневековья, когда спасение совращенной девушки (прежде всего, от участи проститутки) благодаря вмешательству святого или знатного сеньора превратилось в одну из излюбленных тем агиографических сочинений и связанных с ними генетически рыцарских романов[1263]. Заимствованный из бытовых сказок[1264], этот мотив перешел затем и в европейскую новеллу XVII–XVIII вв., где главным соблазнителем девушки обычно выступал авантюрист или плут[1265].

Наличие этого и некоторых других легко узнаваемых литературных мотивов в рассказе отца Ришара о судьбе Маргариты Ле Петур заставляет усомниться в том, что в данном случае он строго следовал одним лишь фактам. К сожалению, мы не можем сравнить историю «месье Анри» с какими-нибудь иными, изложенными в его многотомных «Мемуарах» сюжетами, поскольку, как я уже упоминала, это сочинение так и осталось неизданным. Тем не менее, явное желание монаха-францисканца творчески переработать ставшую ему известной подлинную информацию и представить ее в форме литературного произведения, подтверждается уже тем, что он включил в свое повествование заведомо выдуманные элементы, существование которых мы в силах перепроверить по сохранившимся документам и, таким образом, подтвердить их или опровергнуть. Одним из таких элементов являлось, в частности, утверждение автора о том, что наша героиня отличалась исключительной жестокостью, с куда большей охотой казнила женщин, нежели мужчин и проводила бесконечные и самые разнообразные экзекуции. Мы легко могли бы поверить этим словам, не имей мы в своем распоряжении письма неизвестного лионского чиновника, посланного в Париж: ведь в нем ясно говорилось всего о трех, пусть и безукоризненно проведенных «месье Анри» казнях. Можно, конечно, предположить, что из показаний самой арестованной отец Ришар узнал какие-то подробности о ее деятельности в Страсбурге и Монпелье, однако в этих городах она служила всего лишь помощником палача, а значит, лично в отправлении правосудия участия не принимала[1266]. И, таким образом, сообщение о ее исключительной жестокости и особой ненависти к женщинам оказывалось на поверку всего лишь вольной интерпретацией фактов.

вернуться

1254

См. прим. 28.

вернуться

1255

Мелетинский Е. М. О происхождении литературно-мифологических сюжетных архетипов // Arbor Mundi/Мировое древо. 1993. Вып. 2. С. 9–62, здесь С. 28–29, 33. Любопытно, что именно модель поведения главного героя волшебной сказки использовал, к примеру, шевалье д'Эон в своей реальной повседневной жизни: Строев А. Ф. Указ. соч. С. 88. Впрочем, часто похождения авантюристов XVIII в. и описывались (в том числе, в их собственных мемуарах) в соответствии со сказочным нарративом: Там же. С. 178–188.

вернуться

1259

О сказочном мотиве обучения сироты вне родного дома см.: Мелетинский Е. М. От мифа к литературе. С. 67.

вернуться

1260

«Чудесный помощник героя мог присутствовать в героических мифах, но обязательным элементом повествовательной структуры он становится в сказке, ибо практически любой „подвиг“ сказочного героя совершается с его обязательным участием» (Он же. О происхождении литературно-мифологических сюжетных архетипов. С. 58). Нас не должно удивлять наличие в рассказе отца Ришара в качестве «чудесного» помощника Маргариты Ле Петур кюре, т. е. представителя церкви, а отнюдь не волшебного персонажа (Бабы-яги, покойных родителей, говорящих животных и т. д.). В данном случае мы имеем дело с христианизацией сказочного мотива, присутствовавшей уже в литературе XIII в.: Vincensini J.-J. Motifs et thèmes du récit médiéval. P., 2000. P. 11–12; Мелетинский Е. М. От мифа к литературе. С. 68–69. В подобной роли в средневековых рыцарских романах могли выступать монахи и монахини, настоятели аббатств или, к примеру, отшельники: Михайлов А. Д. Французский рыцарский роман и вопросы типологии жанра в средневековой литературе. М., 1976. С. 245–246, 274, 276.

вернуться

1261

«Если в авантюрном романе XVIII века герой встречал прохожего, то именно того, который нужен ему или, по крайней мере, интриге» (Якобсон Р. О. О художественном реализме // Якобсон Р. О. Работы по поэтике / сост. и общ. ред. М. Л. Гаспарова. М., 1987. С. 387–393, здесь С. 391).

вернуться

1263

Karras R. M. Holy Harlots. Р. 6–17; Михайлов А.Д. Французский рыцарский роман. С. 141, 146, 210. Об агиографических сюжетах, лежавших в основе предновеллы и новеллы, см.: Мелетинский Е. М. Историческая поэтика новеллы. С. 50–74.

вернуться

1264

Он же. От мифа к литературе. С. 99.

вернуться

1265

Он же. Историческая поэтика новеллы. С. 139, 147, 160.

вернуться

1266

Данная норма существовала уже в период Средневековья. Об этом, в частности, свидетельствует запись в «Дневнике» Парижского горожанина от 26 августа 1418 г. Столичный палач, мэтр Капелюш, был сам приговорен к смертной казни и за несколько минут до начала экзекуции показывал своему помощнику, как именно нужно рубить голову: «Et ordonna le bourreau au nouveau bourreau la manière comment il devait couper la tête, et fur délié et ordonna le tronchet pour son cou et pour sa face, et ôta du bois au bout de la doloire et à son coustel, tout ainsi comme s'il vouloit faire ledit office à un autre, dont tout le monde était ébahi; après ce, cria merci à Dieu et fut décollé par son valet» (Journal d'un bourgeois de Paris. Р. 129). О причинах казни Капелюша см.: Тогоева О. И. История одного рукопожатия. С. 204–206.