И отец Ришар, и неизвестный автор реляции из Монпелье пытались, как мне кажется, понять побудительные причины, подтолкнувшие их героиню к столь неординарному решению своих проблем, раскрыть ее психологию и осмыслить ее действия. Вот почему в их сообщениях оказались использованы отчетливо литературные мотивы и сюжеты: им хотелось придать истории мадемуазель Ле Петур внутреннюю логику, обосновать то, что их современникам казалось невероятным[1278]. Иными словами, они пытались создать тот самый эффект реальности, о котором в свое время – применительно к разным эпохам и разным текстам – писали Роман Якобсон[1279] и Ролан Барт[1280], связывая его прежде всего «со специфическим, нефункционально-функциональным использованием детали»: «Сама по себе „бессмысленная“, избыточная с точки зрения построения конкретного смысла (как пресловутый барометр в гостиной госпожи Обен), – такая деталь работает на другую эстетическую задачу: создание общей рамки восприятия, в которой представляемые явления переживаются нами как „бывшие-хотя-и-не-бывшие“, абсолютно убедительные и даже (по Якобсону) „осязательные“, хотя и под знаком „как бы“»[1281].
Подобными доводами руководствовались, на мой взгляд, и упомянутые авторы конца XVIII в. в попытке облегчить понимание истории Маргариты Ле Петур как для самих себя, так и для своих читателей. То небольшое количество достоверных фактов о «месье Анри», которые содержались в официальных документах, происходивших из Лиона, показалось им, по-видимому, совершенно недостаточным для полноценной «реконструкции» сложного жизненного пути их героини.
Ну, а мы, историки XXI столетия, с уверенностью можем утверждать лишь то, что Маргарита Ле Петур существовала в действительности. В какой-то момент своей жизни по причинам, о которых мы уже никогда не узнаем, она отважилась выйти за рамки предложенной ей и привычной для общества Нового времени роли и прибегнуть к травестии, что привело к возникновению не только иной личности, но и иной идентичности – как социальной, так и гендерной. Мы вряд ли окажемся вправе отнести Маргариту к категории авантюристов, которыми столь славилась эпоха Просвещения, но, как мне представляется, вполне в состоянии назвать ее самозванкой – женщиной, не игравшей избранную роль, но жившей ею[1282].
Все остальные превратности судьбы нашей героини – за очень небольшими исключениями – могут рассматриваться и как реальные, и как полностью вымышленные. Существовала ли у Маргариты Ле Петур злая мачеха, вынудившая ее оставить отчий дом и подтолкнувшая таким образом к последующим приключениям? Действительно ли девушка встретилась с добрым кюре, оказавшим ей поддержку и утвердившим ее в «роли» мужчины? Служила ли она уже в новом обличье во французской или иностранной армии? Стали ли она помощником палача, а затем и «мастером» благодаря случайному знакомству в Страсбурге? Все эти вопросы относятся уже к сфере интерпретации и навсегда останутся лишь на совести авторов, их породивших. Здесь, как и во многих иных случаях, перед нами предстает сад расходящихся тропок, где каждая может направить нас как по истинному пути исторического исследования, так и завести в лабиринт фантастических домыслов, выход из которого мы вряд ли когда-нибудь отыщем.
Заключение. О казусах и контекстах
Вернемся еще раз к самому началу – к вопросу, с которого мы начали разговор о частной и интимной жизни французов эпохи Средневековья и Нового времени, к проблеме источников и методов подобного исследования.
Хочется надеяться, что мне в какой-то степени удалось продемонстрировать, насколько полезными, с точки зрения изучения истории повседневности, могут оказаться материалы судебных расследований, насколько интересными и яркими предстают в них судьбы самых обыкновенных людей прошлого, как много мы можем узнать не только об их собственных жизненных перипетиях, но и об общекультурных ценностях, свойственных западноевропейскому обществу тех далеких эпох: о понимании чести и достоинства, любви и брака, ненависти и предательства, свободы воли и счастья. Индивидуальные стратегии поведения, которые подчас избирали мои герои, далеко не всегда соответствовали этим общим ориентирам – но тем и ценны для нас их истории, позволяющие лишний раз понять, что из любого правила всегда находятся исключения. И этим наблюдением мы также обязаны столь специфическому источнику, как материалы судебной практики, поскольку каждое уголовное расследование – о какой бы эпохе мы ни говорили – всегда остается абсолютно уникальным, рассказывающим о единичном случае, о конкретных людях с их сугубо личными переживаниями и поступками.
1279
«Мы уже говорили о прогрессивном реализме как о характеристике по несущественным признакам. Один из приемов такой характеристики… – это уплотнение повествования
1281