Шут фигурировал здесь в желто-красном костюме ми-парти (похожем на платья, которые обычно носили средневековые проститутки[357]) или в сером костюме, имитирующем ослиную шкуру[358], и обязательно в шапочке, украшенной ослиными ушами. Похотливость, свойственная – или приписываемая – этому животному, всячески обыгрывалась и в поведении шута: то королева карнавала вела такого «осла» на веревке, а он ее развлекал[359], то он сам приставал к женщинам и девушкам на улицах, обнимая их и хватая за грудь[360]. На картине Иеронима Босха «Семь смертных грехов» (1475–1480 гг.) именно шут был изображен у входа в шатер, где разыгрывались сценки, символизирующие грех разврата (luxuria). (Илл. 18) Таким образом, связь этого персонажа с интимной стороной жизни и, прежде всего, с сексуальным насилием не ставилась под сомнение средневековой карнавальной культурой.
Через эту культуру, как представляется, параллельно с культурой политической, также могло происходить заимствование интересующего нас вида наказания. И осел занимал в этом процессе не менее почетное место, чем женщина.
Вернемся, однако, к тому, с чего мы начали этот долгий разговор о наказаниях, полагавшихся за преступления сексуального характера и применявшихся как в судебных, так и в парасудебных ситуациях.
Нет сомнения, что в средневековом обществе с сексуальной сферой связывались в первую очередь представления о репутации женщин. Однако, как я пыталась показать ранее, в некоторых, совершенно конкретных ситуациях морально-нравственные коннотации оказывались важны и для определения чести и достоинства мужчины. Сексуальное поведение юных девушек и замужних матрон самым непосредственным образом влияло на репутацию их ближайших родственников. Восприятие женщины как «распутницы» и «проститутки» – неважно, являлась ли она преступницей или всего лишь жертвой чужой агрессии, – унижало прежде всего ее мужа (брата, отца и даже отчима) и было, насколько можно судить, в опосредованном виде заимствовано из греческого полисного права, где считалось доминирующим.
Оттуда же, как представляется, в средневековое европейское судопроизводство пришло и понимание того, насколько недостойное сексуальное поведение самого мужчины способно повлиять на его репутацию. Система наказаний за адюльтер, существовавшая в греческой и византийской правовых традициях и распространившаяся затем по всему средиземноморскому региону, совершенно недвусмысленно увязывала мужскую честь с сексуальной сферой и половой идентичностью человека. Любое из перечисленных выше наказаний – будь то кастрация, «бег» или «прогулка на осле» – рассматривалось современниками прежде всего как диффамация виновного. Таким образом, в средневековом судопроизводстве был, по всей видимости, воспринят не только греческий принцип назначения наказания, но и его символический смысл: унижение достоинства мужчины через уподобление его женщине и последующее исключение из социума.
И все же – при сохранении этой общей тенденции – судебная практика в разных странах Европы оказалась различной. Если в Италии основное внимание в плане диффамационного эффекта уделялось кастрации, то во Франции предпочтение отдавалось «бегу» по улицам города любовника неверной женщины и «прогулке на осле» ее обманутого мужа. Несшие практически идентичное наказание мужчины здесь в некотором смысле уподоблялись друг другу, ибо обоих окружающие признавали виновными в совершении подобного преступления. Отныне они не могли считаться достойными членами того общества, устоям которого угрожало их поведение. Они переставали быть собственно мужчинами, претерпевая символическую смерть[361], и это наказание во многом оказывалось куда более эффективным, нежели смерть реальная.
Подобный тип наказания за преступления сексуального характера был заимствован в странах Западной Европы из греческого полисного права при явном посредничестве византийских юристов. Но если azouade пришла во Францию, по всей видимости, из собственно имперской практики, то course проделал кружной путь: будучи изначально востребован обычным правом Пиренейского полуострова, уже оттуда он перебрался в кутюмы южных областей королевства. При этом «бег» во всех без исключения случаях трактовался как сугубо правовая норма, применявшаяся в делах об адюльтере исключительно представителями официальных судебных властей. Что же касается «прогулки на осле», то ее использование в европейской практике оказалось двояким. Если речь шла о преступлении государственного уровня (политической измене), к azouade мог прибегнуть сам правитель: в подобных делах она также относилась к нормам права. Если же «прогулкой» наказывался проступок частного характера, имевший отношение к интимной жизни простых обывателей, то ее применение относилось исключительно к парасудебным ситуациям, когда тот или иной конфликт окружающие разрешали собственными силами, без помощи официальных властей.
357
О цветовом решении одежды средневековых проституток см. прежде всего:
360
Непристойный жест, в повседневном обиходе означавший сексуальное насилие:
361
О наказаниях, имеющих сексуальные коннотации, как о символической смерти см.: