Убийство ребенка также являлось для женщин, не состоявших в браке, одним из распространенных способов избавиться от обузы и скрыть собственный позор. Так, в одном из писем о помиловании за 1406 г. упоминалась некая 17-летняя горничная, которая задушила своего новорожденного сына, поскольку
очень страдала [от боли] и мучилась угрызениями [совести], совершенно лишилась разума и сил и не знала, что делать…, а также потому, что не имела никого, кто бы ей помог[704].
Впрочем, подобный выход из положения искали не только проститутки или незамужние девицы, но и вполне, на первый взгляд, добропорядочные особы. Например, в 1405 г. оказалась помилована 28-летняя вдова из Амьена, которая утопила своего младенца,
дабы избежать позора для себя и своих родителей и друзей, а [также] из страха, что ее брат, [реакции] которого она опасалась, узнай он [о родах], задушит ее и убьет[705].
Тем не менее, Колетт Ла Бюкет не пошла на столь крайние меры, несмотря на то, что родители всячески попрекали ее внебрачным сыном. Мальчик продолжал жить с матерью, и в споре с Жаном Ле Мерсье он выступил ее главным помощником, если не сообщником. Та же метаморфоза произошла, по всей видимости, и с неким Ришаром из Сен-Дени, молодым человеком десяти лет, который в том же 1391 г. свидетельствовал в суде королевского прево Парижа против Марион де ла Кур (Marion de la Court) – местной прачки, а по совместительству «проститутки, женщины веселого образа жизни, собственным телом и в меру сил доставляющей удовольствие своим компаньонам»[706]. Обвиняемая регулярно промышляла воровством, а мальчик помогал ей в этом ремесле, отвлекая на себя внимание клиентов, владельцев таверн и челяди в богатых домах, куда удавалось проникнуть его хозяйке[707]. В своих показаниях в суде Марион постоянно отзывалась о Ришаре как о слуге (son varlet)[708], который обычно сбывал краденое, да и сам не брезговал мелким воровством. Однако перед казнью, стоя на краю ямы, в которой ее должны были закопать живьем как закоренелую преступницу[709], она внезапно назвала его сыном[710]. Любопытно, что мальчик, несмотря на обвинения, выдвинутые против него его хозяйкой (или матерью), не был арестован и после ее смерти, по-видимому, пополнил ряды многочисленных малолетних попрошаек, которыми так славился средневековый Париж[711]. Примерно такая же участь могла ожидать и сына Колетт Ла Бюкет, учитывая, что нашу героиню изгнали из столицы королевства.
Оставался последний способ устроить судьбу, не подвергая жизнь ребенка опасности и не принуждая его заниматься противозаконной деятельностью. Именно на такой вариант и рассчитывала, вероятно, Колетт. Жан Ле Мерсье мог признать ее сына своим, дать ему имя и назначить содержание. Подобных примеров история средневековой Франции знала немало. И если Жан, будущий граф Дюнуа (ок. 1402–1468), бастард Людовика, герцога Орлеанского (1372–1407), родился у знатной женщины – Мариэтт д'Энгьен (Mariette d'Enghien)[712], то упоминавшийся ранее королевский прево Парижа Амбруаз де Лоре являлся отпрыском незаконнорожденной, но затем признанной официально дочери сеньора Гийома де Пре, имевшего связь со служанкой[713]. Похожая ситуация повторилась век спустя с Гийомом, бастардом Пуатье, сыном графа Шарля II де Пуатье († 1455), королевского советника и камергера, и его служанки Беатрис. Гийом являлся верным сподвижником Карла VII, занимал пост сенешаля в графстве Валентинуа, а в 1461 г. стал опекуном сводного брата Эймара – законного наследника отцовского титула[714]. И хотя, как справедливо отмечают исследователи[715], наличие бастардов отнюдь не приветствовалось среди французских обывателей, поскольку вело к диффамации их матерей (как, впрочем, и отцов)[716], знатные сеньоры королевства, напротив, в XIV–XV вв. охотно признавали своих незаконнорожденных детей, наделяли их титулами и состоянием, обеспечивали им высокие должности в армии, при дворе или в церковной иерархии и таким образом создавали новые и весьма полезные для себя социальные связи[717]. Иными словами, теоретически мы можем предположить, что, сложись ситуация иначе, Жан Ле Мерсье не отказался бы от сына-бастарда и так же, как и многие его знакомые и коллеги, принял бы его в свою семью[718]. Тем не менее, скандал, который учинила Колетт Ла Бюкет в его доме и который, по мнению судебных чиновников, мог повлиять на отношения сира де Нувийона с законной супругой и даже привести к их разводу[719], не позволил ее мечтам осуществиться. Напротив, за свое преступление наша героиня заплатила весьма дорогую цену. Как мы помним, ее не только выставили к позорному столбу, что было самым распространенным наказанием в подобных случаях[720], но и навечно изгнали из Парижа и его окрестностей под страхом смертной казни.
704
«Et en icelle nuit eust enfant et mis hors un enfant fils, apres lequel enfantement, quant elle fu un pou allegee de sa douleur et d'icelle aventure estant tres courrociee et dolente, toute despourveue de son sens et de sa force, et en peril de mort et de ce si astrainte qu'elle ne savoit que faire… et aussi qu'elle n'avoit aucun qui la reconfortast» (ANF. JJ 160. № 191, январь 1406 г.).
705
«Pour eschever le deshonneur d'elle et de ses diz parens et amis et pour crainte et doubte d'un sien frere dont elle se doubtoit se ce venoit a sa cognoissance que il ne la tuast ou affolast» (ANF. JJ 160. № 95, ноябрь 1405 г.).
706
«Marion de La Court, lingiere, fille de vie… dit et afferma par son serement que vérité est que elle est femme joyeuse de vie et… de son corps fait à son povoir le plaisir des compaignons» (Registre criminel du Châtelet de Paris. T. 2. P. 422–441, здесь Р. 422).
714
715
Рут Каррас отмечала, что, согласно неписаным нормам, средневековый обыватель имел право признать своим только ребенка, рожденного от давней сожительницы. Если мужчина и женщина являлись любовниками и не могли рассчитывать на заключение брака даже в отдаленном будущем, их дети так и оставались бастардами:
718
О наличии у Жана Ле Мерсье детей, рожденных в законном браке, нам, к сожалению, ничего не известно.
720
См. прим. 27–28. То же наказание, согласно ордонансу 1348 г., полагалось и за богохульство (см. прим. 22).