— Да я не за этим.
— А за чем?
— Ну, — покраснела Параска. — За солью! Трофим у нас как взял три дня тому назад солонку и так и не вернул, пока был жив. А Нюська без соли не ест.
— Дети на соль очень охочие, — сказал Маркел. — Я, когда малый был, так прямо ложками ее! А где здесь солонка, я не знаю. Я же здесь…
И замолчал, стал смотреть на Параску. Она еще гуще покраснела и сказала:
— Вот беда какая! Да я в другой раз разве бы пошла в такую темень? И мое ли это дело — солонки искать? Да загуляла наша Гапка, уже который день не кажется.
— Гапка? — спросил Маркел.
— Гапка, Гапка! — повторила Параска. — Наша девка приходящая. Она у меня по хозяйству служит и за порядком смотрит. А тут запила! И, бабы говорят, совсем пьяная, как грязь, валяется. Кричит: за государя страдаю, больно мне жалко государя. Вот свинья! А на самом деле, теперь уже можно говорить, как она его, бывало, чихвостила! У нее же он сколько родни загубил! А тут она пьет и говорит: жалею. Брешет.
— Так, может, она с радости? — спросил Маркел.
— Вот это может, — сказала Параска. — Да только мне все равно, что с горя, что с радости, а хозяйство, скоро неделя, стоит. Сама хожу, помои выливаю, стыд какой! А когда хозяин дома был, он бы ей космы живо выдрал! — Параска вздохнула и добавила: — Замужним много легче. А безмужним одно горе.
— Так ты же говорила, что твой муж скоро вернется, — осторожным голосом сказал Маркел.
— Говорила! — с вызовом ответила Параска. — А что мне еще говорить? Так и мне Лука Иванович уже сколько раз говорил, что ездили наши люди в этот город Венден, в Ливонию, и договорились с тамошним воеводой фон Крюком, и этот их фон Крюк божился, что как только получит добро от своего государя, так сразу начнет менять наших на своих.
— А этих его своих у нас достаточно? — спросил Маркел.
— Как будто да, — ответила Параска и опять вздохнула. — Своих, этих фон Крюковых, у нас двенадцать, а вот сколько наших у него, никто не знает.
— Но твой же есть!
— Говорят, что есть, — нехотя ответила Параска. — Это одни так говорят. А другие говорят, что нет его там! Что он давно убитый и в чужой земле схороненный, без отпевания даже. И мне за него идет каждый год восемь рублей от государя. Ну, и еще взяли в службу.
— Да ты садись, — сказал Маркел.
Параска села к столу, с краю. Маркел тоже сел и положил руки на стол. Но руки мелко тряслись, и он их спрятал. И нарочито бодрым голосом сказал:
— Может, налить по шкалику? Пока соль найдется.
— Я по ночам не пью, — строго ответила Параска. — А Гапка, вот кто пьет! Вот бы сюда Гапку…
— А сколько ей?
— Да сколько нам вместе обоим.
— Ну… — только и сказал Маркел, опять не зная, о чем говорить.
Тогда заговорила Параска:
— Трофима очень жалко, Трофим был душевный человек. И одолжит всегда, и обратно не торопит. И на службе все его любили. Князь Семен как его сегодня мертвым увидел, так чуть не прослезился. А после велел сделать все честь по чести, по-боярски. Как его хорошо обрядили! В князя Семена шубу! И шапку положили новую, гроб красной парчой обили. А какой славный лежит! И улыбается. Ну как живой!
— Где лежит? — спросил Маркел.
— У нас здесь, в домовой часовенке, — ответила Параска. — Ты завтра утром обязательно сходи. Ты ему глянулся. Он никого к себе не допускал, а ты сподобился. — И вдруг спросила: — А за что его зарезали?
— За службу, — кратко ответил Маркел.
— Это понятно, что за службу. А за какую?
Маркел промолчал. Параска покосилась на дверь, а после навалилась на стол грудью и, приблизившись к Маркелу, чуть слышно спросила:
— За царскую, да?
— У нас вся служба царская, — тихо ответил Маркел.
— Это я знаю! — сердито сказала Параска. — А я про то, что за царя? За то, что его извели?
— Кто сказал, что царя извели? — строго спросил Маркел.
— Все говорят, — ответила Параска. — Только каждый говорит по-своему. А Трофим хотел узнать, как оно было на самом деле. За это его и зарезали. Так?
Маркел подумал, помолчал, а после все так же молча кивнул.
— Ага, — тихо сказала Параска. — Я так и думала. А теперь хотят убить тебя. Потому что ты с ним был заодно.
— Э!.. — только и сказал Маркел.
— А вот и «э»! — повторила Параска. — И убьют они тебя! Молодой ты и ничего здесь не знаешь. А мне жалко тебя. Не хочу, чтобы тебя убили. За этим и пришла. А не за солью.
— Ну, это… — только и сказал Маркел и почувствовал, как стал краснеть.
— Ты только у меня смотри! — строго продолжила Параска. — Лишнего не напридумывай! Я женщина серьезная, замужняя, у меня муж, Гурий Корнеевич, сидит в крепости Венден в тюрьме, мы с ним навеки венчаны, и только смерть нас разлучит. А тебя мне просто жалко. Понял?!
Маркел кивнул, что понял. Но пока молчал. Смотрел на Параску и думал, говорить ей или нет. Может, все-таки не говорить? Ведь нагадали же ему, что будет у него беда великая через черную московскую вдову! И кто она такая, что он о ней знает, что слышал? И вдруг его как огнем обожгло: а ведь слышал! Да вот только что? И Маркел стал вспоминать. И еще думать: скорее, скорее! Долго же молчать нельзя, а то она сейчас обидится, встанет, развернется и уйдет. И после хоть локти кусай!
И тут он вспомнил: Родька Биркин! Он с царем в шахматы играл и видел, как тот помер. А после, Филька говорил, Родька Параске, а они родня, про это рассказывал! Вот бы сейчас Параску расспросить, вдруг там был кто-нибудь в деревянной шапке? А что? Бояре в куньих шапках, воеводы в железных, а кто-нибудь один вдруг в деревянной! Да вот хоть царский шут! Но об этом не сразу, не сразу, торопливо подумал Маркел и осторожно, даже с придыханием спросил:
— А это правда, что Родька Биркин тебе родней приходится?
— Родька? — удивилась Параска. — Этот рязанский? Из жильцов? Нет, не родня. А ты откуда взял, что вдруг родня?
— Да говорили люди, — уклончиво ответил Маркел.
— А что они еще говорили? — спросила Параска.
— Да вот, — сказал Маркел, — говорили, будто он тебе, вы же родня, рассказывал, как царь преставился.
— Нет, — ответила Параска. — Это не так было. Он не мне, а моему дяде Тимофею рассказывал. Хлопов его фамилия, это мой родной дядя по матушке, и он при государе служит. Старшим постельником. Постели перестилает, в баню водит. И вот ему Родька рассказывал про то, что сам видел.
— И что же он видел?
— А ничего такого. Родька, он же очень ловкий, он что в шахматы, что в тавлеи, что в зернь, в бабки, во что ни возьми. Такой уродился! И государь его за это привечал, любил с ним игрывать. Так было и тогда, к Родьке пришли и говорят: тебя государь кличет. И он пошел.
— И взял с собой шахматы?
— Зачем? У государя есть свои. Станет он об Родькины мараться… И вот Родька пришел, а государь лежит, подушками обложенный, вокруг бояре стоят, и уже короб с шахматами тут как тут. Государь и Родька берут шахматы и начинают расставлять. А государь был очень гневен. Так только глазами и посверкивал.
— Из-за чего?
— А пес его знает. Да он почти всегда такой. Особенно как захворает. А тут крепко хворал, с самой зимы, с Водосвятия. И вот они гребут из короба и расставляют, расставляют… Вдруг государь как вскинется! Как захрипит! И упал с подушек прямо на пол. Все от него отскочили, стоят. Родька думает: свят, свят, сейчас как подскочит и как заорет!.. Но он уже не вскакивал. Потому что преставился. Вот что Родька рассказал. И это все.
— Га! — громко сказал Маркел. — Вот как оно было… Понятно. — И спросил: — И много там было кого?
— Да не очень. Ближние бояре, Родька и, может, кто из прислуги.
— А шут там был? — спросил Маркел. — Царский.
— Нет, — удивленно сказал Параска. — Шута у государя давно уже нет. Так и говорил: не до шутов мне. А что?
— Так, ничего. И Родька это рассказал… Твоему этому дяде, постельнику. А зачем он вдруг рассказывал?
— Так они с дядей давние приятели. А тут еще я пришла на службу, а боярыня мне говорит…
— Какая боярыня?
— Моя боярыня, Аксинья Телятевская, государыни царицы ближняя боярыня. А я у боярыни в постельницах. Потому что мой дядя, государев постельник, когда мой муж Гурий Корнеевич с войны не вернулся, пристроил и меня служить постельницей. Ему там было можно попросить, он попросил, поклонился, и меня взяли. А теперь, вчера я прихожу на службу, а мне моя боярыня и говорит: Прасковья, сходила бы ты на государеву половину да узнала бы там, что к чему, а то мы ничего не знаем, это же срам какой, царя извели, а царице ничего не говорят, а царица, между прочим, мать законного наследника, царевича Димитрия, а Феодор кто? Какой из Феодора царь?..