— Может, не надо? — осторожно сказал я.
— Надо, — упрямо кивнула жена, и мне показалось, она знает, в чем правда. — Если не будет денег на юбилей, все сойдут с ума… — Она степенно перекрестилась, глядя в открытое окно: — Помоги, Господи!..
Родители ничего не знали о готовящейся продаже культурных ценностей. А если бы и знали, помешать не смогли бы. Как и мы, к сожалению, не мешали им ходить в ломбарды и на Сенную площадь.
Жена вышла к воротам на разведку и махнула мне рукой: «Спускайся!»
— Нет, вы посмотрите на эту балерину в трусах! — бесновался перед телевизором дядька. — С пяти метров попасть не может! Да я такие с завязанными глазами забиваю! — хвастался сам перед собою дядя Жора, словно и не ему скоро исполнялось шестьдесят пять.
Я вынес сверток и уместил его в багажнике на поролон. Вывел машину на улицу и махнул Насте рукой. В зеркальце заднего обзора было видно, как она размашисто перекрестила и меня, и машину, и китайскую картину в багажнике.
Все-таки внучка святого! Нельзя сказать, что живешь, как у Христа за пазухой, но такой статус уверенности добавляет. Да и жена знает, какому святому свечку поставить, у кого что попросить…
С другой стороны, лучше не поминать имя Господа всуе, а знать свой шесток и держать язык за зубами. Это же дедушка жены, принявший мученическую смерть от богоборческой власти, признан святым, а не она. И тем более, не я.
И уж конечно, не дядя Жора, который, узнав про реабилитацию и канонизацию, обрадовался и хотел было вписать в свою визитную карточку: «Двоюродный сват дочки святого и двоюродный дядя внучки святого, кандидат технических наук, лауреат Государственной премии».
В Комарове я взял пассажира — высокого мрачноватого мужчину с выпученными рачьими глазами, представившегося через несколько минут езды писателем. Я тоже представился — Кирилл Банников, старший преподаватель, еду в город, чтобы оценить китайскую картину. Еще минут через пять я узнал, что писателю недавно присудили высокую литературную премию и у него есть знакомый китаист, хорошо разбирающийся в восточной живописи и знающий китайскую грамоту — иероглифы. Этот китаист тоже был писателем и во время корейской войны даже несколько раз переводил Мао-дзе Дуна и был отмечен великим кормчим. Но после этого он заважничал от похвал и залез под юбку к дочке китайского лидера. Кто-то настучал, и Мао-дзе Дун турнул дерзкого переводчика из Поднебесной. Теперь писатель-китаист слагает мемуары у себя на Васильевском острове и по вечерам ходит гулять к устью Смоленки.
— Я могу дать его телефон, — весело покосился на меня писатель-лауреат. — Договоритесь с ним посмотреть вашу картину, он человек общительный…
— Неплохо бы, — кивнул я, надеясь с помощью китаиста хотя бы прояснить смысл изображенного на пергаменте. — Если вас не очень затруднит…
— Меня это очень затруднит, — иронично сказал мужчина и неспеша достал телефонный справочник в бледно-розовой обложке. — Поэтому я буду требовать скидки при оплате за проезд.
— Да бросьте вы, — махнул я рукой. — Я с вас ничего не возьму…
— Ну, смотрите, — повеселел писатель, записывая мне телефон коллеги. — Это вы сами предложили.
Мы расстались на проспекте Энгельса, и я покатил на Васильевский. Теперь там сходились три точки: художественный салон на Наличной улице, куда я собирался первым делом, наш дом и место проживания китаиста Михаила Ивановича, неудачно залезшего под юбку маодзедуновской дочки.
Я рассудил, что в антикварный салон всегда успеется, — их много, а китаеведы в наше время редкость. Это раньше, когда мы вовсю дружили с Поднебесной, а китайцы учились в наших вузах, и анекдоты про них ценились вровень с анекдотами про Ваньте и Маньте, китаеведы, надо думать, водились в каждом институте. Я заехал домой и набрал номер китаиста.